Потому что нормальные дети, в каких бы условиях они ни росли, на такое просто не способны.
Томас принялся раскачивать кораблик в своем крошечном море, нагоняя руками волны. Он рычал, подражая раскатам грома. Кричал, что на море шторм. И Элизабет снова поймала себя на мысли, как было бы славно, если бы он оставался таким же маленьким еще долго-долго. У всех животных продолжительность детства напрямую зависит от размеров мозга: чем больше мозг, тем длиннее период взросления. А вдруг Томас какой-нибудь гений? Тогда, по идее, он должен слегка «задержаться в детстве». Хотя, что бы Элизабет ни говорила подругам, ее Томас вовсе не вундеркинд. И пока сложно сказать, как все сложится дальше. Она заметила, что он прекратил нагонять волны, и теперь вроде бы давит пальчиком муравьев, смытых на краешек тачки. Она подошла ближе. Сын даже не посмотрел в се сторону. Он продолжал увлеченно давить муравьев: сперва легонько придавливал пальцем, а потом скатывал насекомое в крошечный шарик.
Через пару минут она положила руку ему на плечо и сказала:
— Зачем ты их мучаешь? Ты же знаешь, что это плохо. Он молча кивнул.
— Тогда зачем ты так делаешь? — Она его не ругала, даже не упрекала. Ей просто хотелось понять.
— Ты смотрела, мам, и ничего не сказала. Я думал, ты скажешь, что так нельзя.
В их первую встречу с доктором Вебстером они лишь обсуждали общие вопросы по каждому делу и сравнивали свои записи.
— Я покажу вам, что есть у меня, если вы мне покажете, что есть у вас, — сказал доктор Вебстер, Майкл. И она рассмеялась, хотя его шутка была неприличной и по-ребячески глупой.
Встреча, однако, оказалась вполне плодотворной, и они согласились, что подобные «очные ставки» следует проводить регулярно. Поскольку жили они далеко друг от друга, было решено, что гостиница, где состоялось их первое рандеву, — наиболее удобное место для этих встреч. Нейтральная территория, где можно встречаться и обсуждать людей, с которыми, когда все закончится, вы уже никогда не увидитесь снова.
Начиная с третьего-четвертого раза, они стали снимать номера, чтобы можно было продолжить беседу за ужином. Вскоре стало понятно, что два номера — совершенно ненужное расточительство.
На самом деле, секс с Майклом не доставлял Элизабет такого удовольствия, как секс с мужем. С Майклом она почти никогда не кончала. Но ей нравилась его страсть, нравилось его внимание к ней, нравились его шутки, его истории, его сказки. С Майклом ей не приходилось старательно изображать, что она в первый раз слышит все те же старые анекдоты, как это случалось на многочисленных званых обедах, куда их приглашали с мужем.
Как оказалось, Элизабет тоже умела рассказывать сказки. Обсуждая с мужем свои встречи с Майклом, она держалась достаточно близко к правде, умалчивая лишь о том, что имело значение. Она обнаружила, что если слегка растянуть факты по краешку, все бреши и дыры закрываются очень даже аккуратно. Не настолько надежно, чтобы ступить на настил, но так, чтобы издалека это смотрелось вполне пристойно.
Сперва муж как будто обрадовался за нее, что ей поручили такое ответственное задание, но его восхищение этим признанием профессионализма супруги очень быстро сошло на нет. Теперь он, если и спрашивал ее о работе, то только в том смысле, есть ли какие подвижки. Как будто работать с ущербным ребенком — все равно, что вести дело в суде, выступая за некое юридическое лицо.
Элизабет начали сниться сны. В этих снах муж и доктор Битлфилд носили ее по какому-то городу на триумфальных носилках. Иногда она была с лавровым венком на голове. Как профессиональный психолог, она сомневалась в полезности интерпретации снов для решения каких-то проблем наяву. Но ее сны были вполне однозначны, и растолковать их значение не составляло труда. Майкл говорил, что того, второго, мальчика постоянно мучают кошмары. Которым, по мнению Элизабет, Майкл уделял слишком много внимания. Она твердо придерживалась убеждения, что болезненный интерес к сновидениям, характерный для фрейдистской школы, обусловлен привычкой венского среднего класса объедаться за ужином сыром. Она полностью исключила из своего рациона все виды молочных продуктов. Но ей по-прежнему снился какой-то бред.
Пока что беседы с ее подопечным не принесли никаких результатов. В общем, все было ясно: пока молодой человек не признает свою вину, дело не сдвинется с мертвой точки. Элизабет начала понимать, почему доктор Битлфилд перепоручил своего подопечного ей. Похоже, что в плане карьерного роста это был совершенно бесперспективный случай. Пока не будет признания, не будет вообще ничего. Она напомнила ему, что уже меньше чем через год, его переведут из подростковой колонии во «взрослую» тюрьму. Она сказала ему прямо, без обиняков: без признания ему даже не стоит надеяться на досрочное освобождение.
— А когда меня переведут в тюрьму, ко мне будут пускать посетителей из персонала колонии? — спросил он.
— Вообще, так не делается, — сказала она. — Не положено. Но, я думаю, что можно будет договориться, чтобы для тебя сделали исключение, если эти контакты полезны для твоего душевного равновесия и на том основании, что у тебя нет родных в этом графстве. Однако, поскольку я не наблюдаю какого-то существенного прогресса, мне остается лишь сделать вывод, что здесь нет человека, общение с которым действует на тебя благотворно.
— Есть такой человек. Это Терри. Я же вам говорил. Это Терри.
— У меня складывается впечатление, что твои доверительные отношения с Терри, когда ты полагаешься на его поддержку, а он тебе эту поддержку оказывает, на самом деле вредны для твоего психического здоровья, поскольку мешают тебе разобраться в себе и найти в себе смелость признаться в содеянном.
— А если я признаюсь? Если скажу, что я это сделал? Вы им скажете, что ему можно ко мне приходить? Если я скажу то, что вам нужно?
— Это нужно не мне. Это нужно тебе. Для твоего же блага.
— И если я признаюсь?
Элизабет улыбнулась; это мог быть переломный момент.
— Я буду настаивать и настаивать категорически, чтобы Терри разрешили тебя посещать, поскольку общение с ним помогло совершить такой мощный прорыв.
Мальчик тяжко вздохнул, его плечи поникли. Минуты две он смотрел себе под ноги, а когда поднял глаза, в них была неподдельная боль.
— Ладно, чего уж там, — сказал он. — Я это сделал. Я тоже ее убил.
Элизабет перевернула страницу у себя в блокноте, чтобы новая история началась с нового, чистого листа.
Р как в Pictures
Тогда и сейчас
Кот Мрамрик урчит у Джека на коленях. Они с Келли смотрят очередную серию «Саги о Форсайтах». Джек не любитель затянутых душещипательных сериалов. Они слишком занудные, и вообще, как любил говорить Асендадо, их снимают для пожилых теток в глубоком климаксе. Но ему хорошо и приятно сидеть вместе с Келли в гостиной, чесать кота за ухом и пить пиво. В будние дни, вечером после работы, он позволяет себе разве что пару банок. Он понимает: спиваться нельзя. Вчера он познакомил Ракушку с Келли. Похоже, они сразу же подружились. Все замечательно в этом прекрасном мире, пока по телику не начинаются новости.
От боя курантов в начале выпуска новостей у Джека всегда замирает сердце. Они бьют слишком громко, слишком сильно и слишком безлико. Именно из новостей Джек впервые узнал, что Суд Европейских Сообществ отклонил его апелляцию. ВВС удалось дать информацию в эфир, прежде чем адвокат дозвонился в колонию. Европа не значит для Джека вообще ничего: просто какое-то место, такое же далекое и абстрактное, как и фоновая фотография здания парламента за спиной у ведущего. Этот ведущий в каком-то смысле и сам — национальное достояние, седой импозантный мужчина, бывший известный политик, что
