Почему?
День был просто чудесный. Первый день лета. Начало каникул — день, значительный даже для тех, кто почти и не ходит в школу. И еще это значило, что на улицах будут другие дети, но теперь А уже не боялся. Пацаны уже знали, что теперь с ним лучше не связываться. Теперь он был уже не Дэви Крокетом, не одиночкой. Теперь у него был напарник. Они вдвоем были как Буч и Санданс,[41] солнечный танец. А когда солнце светит так ярко, как оно светило в тот день, и вправду тянет танцевать. Пусть далее мысленно, про себя — чтобы друг не подумал, что у тебя едет крыша. Хотя А всегда думал, что Сандансом должен быть В. Санданс — безжалостный и опасный. А сам А хотел быть Бучем Кэссиди, статным красавцем, всеобщим любимцем. Уж если мечтать, то мечтать в полный рост. Стрелять — так стрелять.
В тот понедельник они встретились на старом стадионе. Когда-то на этом месте был городской парк, построенный на деньги кого-то из местных магнатов-владельцев рудников, который в порыве невиданной щедрости выделил средства на нужды города. Когда парк пришел в запустение, его снесли, место расчистили бульдозерами и построили там стадион с футбольным полем и детскую площадку с качелями и горками. Стадион тоже пришел в запустение, но ремонтировать его не стали. Филантропия в Стоили окончательно вымерла к тому времени.
Городская футбольная команда больше не тренировалась на стадионе. Теперь все называли клуб «Стоили» кочевниками, потому что они играли исключительно на выезде. Ворота еще стояли, но даже самые отчаянные мальчишки не решались играть там в футбол, потому что все поле было засыпано битым стеклом. Никому не хотелось порезаться. Да и мяч было жалко. Зато качели были хорошие: высокие, на железных «вандало-устойчивых», как их называли, столбах. Но если тебе хотелось покататься, сперва надо было залезть на столб и размотать цепи. Те же самые придурки, которые забивают туалетной бумагой унитазы в общественных туалетах, постоянно раскачивали качели, чтобы те завернулись вокруг верхней перекладины. Иногда А и В тоже так делали, в качестве мести за те разы, когда им хотелось просто посрать или покачаться.
Но в основном они с В ходили на стадион из-за карусели. Это была очень хорошая карусель: старой модели, с бетонным краем. Она крутилась легко и быстро. Железные поручни, которые выбили больше зубов, чем даже брат В, были выкрашены ярко-оранжевой краской, правда, краска почти вся облезла. А с В любили как следует раскрутить карусель с земли, а потом запрыгнуть на нее на ходу, и встать, запрокинув голову к небу, и стоять, пока голова не начинала кружиться, и у тебя не возникло такое чувство, что ты оседлал ветер и сейчас улетишь далеко-далеко. Деревянный настил на одном из восьми сегментов был выломан полностью, и А с В очень нравилось смотреть в пролом, когда кружишься. Земля внизу тоже кружилась. Быстро-быстро. Быстрее, чем едет машина. Быстрее, чем птица летит по небу. Они подначивали друг друга лечь на пол и свесить голову в дырку. Один ложится, а другой раскручивает карусель. Они буквально ныряли в пролом, наклонялись так низко, что едва не касались лицом земли. Это было опасно, да. Там внизу были камни, которые могли покарябать лицо. Да и вообще, если увлечься, можно было и шею сломать. Но они как-то об этом не думали. Может быть, просто не понимали, что такое конец. Настоящий конец. Когда больше уже ничего не будет.
Ближе всего А подошел к осознанию конца — в самом предельном, в самом бесповоротном смысле, — когда смотрел по телику фильм про Буча и Санданса. Уже было ясно, что им не спастись. На них набросилось столько латиносов — всех просто не перестреляешь. Ты знал, что они умрут. Но в фильме они не умирали. Под грохот выстрелов они выскочили на уступ над обрывом. И застыли на самом краю. Эта картинка отпечаталась в памяти А ярким стоп-кадром: Буч с Сандансом на самом краю обрыва. Навсегда — за полшага до смерти. И пока эти полшага еще остаются, ты не знаешь, что будет потом. Не знаешь, чем все закончится. То есть ты знаешь. Но все-таки не уверен. И это правильно. Только так и надо.
В тот день они тоже катались на карусели, а потом, когда им надоело, пошли на пруд — кидать уткам камни. Уткам хватало ума не глотать угощение, но хватало и дурости надеяться, что в следующий раз вместо камушка будет хлеб. Мальчишкам наскучило раньше, чем птицам: трем всклокоченным диким уткам, единственным из представителей животного мира — то ли самым крутым, то ли самым злосчастным, то ли просто настолько тупым, что им было уже все равно, — обитавшим в этой засраной, забитой дорожными конусами и поломанными магазинными тележками, мутной луже с гордым названием «пруд».
Потом они с В пошли прогуляться по центру. Владельцы тамошних магазинов их уже знали в лицо. Считали их парочкой малолетних бандитов и не всегда даже пускали внутрь. Более-менее спокойно к ним относились только в недавно открывшемся магазинчике «Товары по сниженным ценам». Скорее всего, по неведению: хозяева «Товаров» просто еще не успели связать недостачу конфет с появлениями двух приятелей. Если бы мальчики умели задумываться о последствиях, они бы, наверное, оставили магазинчик в покое. Потому что было бы здорово иметь в запасе «дружественный» магазин. С расчетом на будущее. Когда у них будут деньги. Но владелец «Товаров по сниженным ценам» очень быстро просек, что к чему.
Их как раз вытолкали на улицу. А страшно злился, что его выволокли за шкирку, как какого-нибудь щенка, что унижает его человеческое достоинство. В сжимал в руках только что слямзенный шоколадный батончик, как бегун — эстафетную палочку. И тут они увидели ее: Анджелу Мильтон, одноклассницу А, неоспоримую принцессу не только их класса, но и всей младшей школы. Прямо девочка из рекламы. Зубы — белые, как новый мятный «Colgate». Волосы — золотистые, как пшеница на полях «Хоувиса».[42] Одежда — из «Etam», «Тор Girl» и «Miss Selfridge», сказочных мест, существующих только в Дареме или даже в самом Ньюкасле. Ее обожали все, даже девчонки.
В тот день Анджела гуляла одна; шла по улице с той безотчетной надменной грацией, какая есть только у кошек и у очень красивых людей, которые знают, как их красота действует на окружающих. Конечно, мальчишки пошли за ней. Все решилось буквально в секунду Без слов: взгляд, кивок — и вперед. Она их не заметила. В общем, и неудивительно. Она никогда не замечала А, разве что как объект приложения насмешек, когда другие мальчишки задирали его у нее па глазах, чтобы произвести на нее впечатление.
Но зато их заметили камеры видеонаблюдения CCTV, установленные на входе в торговый центр. Беспристрастные объективы следили за ними, как они перебегали с угла на угол, прячась под козырьками подъездов, и все это записывалось на пленку.
Анджела, как выяснилось, шла к реке. Буч с Сандансом следили за ней всю дорогу. Она остановилась у старой скамейки на пути к тому месту на Бирне, которое давно уже стало «Дырой в стене» для этой банды из двух человек.[43] Мальчишки притаились за насыпью. Похоже, Анджела кого-то ждала. Ас В тоже ждали, что будет дальше, лежа в траве среди засохших на солнце собачьих какашек.
А уже собирался сказать: «Ну, чего? Может, пойдем? Займемся чем-нибудь поинтереснее», — и тут как раз подошел тот мальчишка. Они знали его в лицо, но не знали по имени. Его папа ездил на «Вольво» и был как-то связан то ли с парламентом, то ли с армией. Мальчик был уже взрослым: лет двенадцать или даже тринадцать, то есть, слишком большим для их младшей школы. Впрочем, он все равно бы в нее никогда не пошел. Он ходил в специальную школу. Не в такую специальную школу, которую закончил брат Б, а в пижонскую частную школу для мальчиков в Барнард-Касле, где все учащиеся ходят в малиновых блейзерах и приезжают домой только на каникулах.
Мальчик взял Анджелу за руку уверенным жестом собственника. Как будто то, что он учится в частной привилегированной школе, давало ему право на принцессу. Он взял ее за руку и повел вниз по крутому склону, к самой воде, подальше от дороги. А и В перебрались поближе и засели к кустах под раскидистым вязом, так чтобы им было видно, чем там занимается «сладкая парочка».
То место на Бирне, куда мальчик привел Анджелу, когда-то, наверное, было весьма живописным. Даже теперь тамошний берег был загажен значительно меньше по сравнению с другими участками, и берег был круче, то есть течение — сильнее и вода — чуть почище. Едва они сели на травку, парень тут же полез целоваться. Прижался губами к ее губам. Она расставила руки в стороны, наподобие огородного пугала, и замерла. Но уже через пару минут расслабилась и обняла его за плечи. А с В сидели в кустах, наблюдали. У А уже затекли ноги, но он не хотел уходить. Его завораживало это зрелище: как эти двое целуются. (Как у них говорят, сосутся.) Им явно нравилось то, чем они занимались. В тоже смотрел на них, не отрываясь.
