ХАРАЛЬДОВА ПЕСНЬ
Это была далеко не лучшая ночь в жизни Харальда. Его темница оказалась душной и вонючей, где-то в темноте все время жужжала муха. Но больше всего он страдал от тесноты: там было недостаточно места, чтобы великан мог вытянуться в полный рост, и ему приходилось лежать скрючившись.
Потирая ушибленную шею, Харальд пожалел, что не успел разглядеть лицо ударившего его булгара. Потом вдруг подумал, что ему, наверное, вообще больше никого не придется увидеть. За недели, проведенные в Миклагарде, он много слышал о том, как в Византии ослепляют людей. Обычно это делалось на Ипподроме при большом стечении народа. Кусок раскаленного железа подносили близко-близко к глазам, но не дотрагивались до них: ромеи считали, что нельзя лишать человека какой-либо части тела, так как в Судный день он должен целым восстать из мертвых.
Харальд принялся размышлять о том, что за странный народ эти византийцы. Живя в своем маленьком затхлом мирке, они почему-то исполнены чувства собственной значимости и убеждены в том, что их подход ко всему на свете единственно верный.
«Интересно, сколько их, ромеев? – подумал он. – Не может быть, чтобы очень много, а то им не пришлось бы нанимать в свою армию воинов из Италии, Франции, Англии, Дании, Норвегии, Швеции и даже из турецких земель».
Ему вспомнилось многое из виденного в странствиях. Вот князь Ярослав и златовласая, совсем еще юная Елизавета с доверчиво сидящей у нее на руке говорящей птичкой. Вот Ульв и Халльдор, вот его новые друзья, Эйстейн и Гирик. Потом он вернулся мыслями к своему сводному брату Олаву, великому человеку, который так нежно заботился о нем до самой гибели в битве при Стиклестаде. Ему вдруг показалось, что Олав здесь, с ним, в душной темнице, и от того она наполнилась ярким светом.
«Что это ты приуныл, братишка? – спросил Олав. – Раньше, когда мы были вместе, ты никогда не унывал. Не робей, Харальд, все не так безнадежно, как кажется. Ты отлично слагаешь песни. Теперь самое время этим заняться. Тогда ожидание не покажется тебе таким тягостным».
Олав исчез, и свет в темнице померк.
Харальд потер свои глаза и проговорил:
– Да, брат, я так и сделаю. Спасибо, что напомнил.
И принялся слагать песнь. Она вышла не самой удачной, но занятие это действительно отвлекло его от мрачных мыслей.
Песнь была такая:
Несколько раз повторив эти вирши, он решил, что рифмы могли бы быть и получше. Когда-то ему помогал с рифмами один скальд по имени Стув, живший недалеко от Бергена. За рог имбирного пива любую рифму подберет. Но Берген далеко, да и жив ли еще старый Стув? Харальд с грустью подумал о том, что и скальды смертны. Воин рано или поздно должен погибнуть, такое уж у него ремесло. Но поэтам и сказителям следовало бы жить вечно. А разве не грустно, когда падет добрый конь или сломается славный меч? Но всего печальней, когда в безлюдных местах, где-нибудь в отдаленном фьорде или возле одинокого рифа к западу от Оркнеев затонет добрый корабль и некому оплакать его гибель, кроме чаек, и безвестно лежит он на дне, пока не покроется водорослями. Хуже всего, если он затонет на пути в Гренландию. Там совсем уж безлюдно.
При мысли о затонувших кораблях Харальд почувствовал, что слезы наворачиваются ему на глаза, и постарался выбросить это из головы. Он занялся сочинением мелодии для своей песни. Но это давалось ему еще труднее, чем слова. Ему хотелось, чтобы мелодия была веселой, а выходило как-то тоскливо, вроде ночного крика тюленей или стенаний взлетающего со скалы голодного баклана.
«Никудышный из меня скальд, даже для короля», – подумал Харальд. Вдруг дверь темницы распахнулась и кто-то крикнул:
– Выходи, Харальд Суровый! Выходи!
«По крайней мере, не придется больше корпеть над стихами и мотивом», – подумал он.
Потом повернулся и пополз к выходу из застенка, зажмурясь от слепящего солнечного света. И оказался у ног множества обступивших темницу людей.
Ему пришло в голову, что негоже воину умереть вот так, на четвереньках, и решил подняться.
Так он и сделал. И увидел смеющихся Ульва с Халльдором, а с ними Эйстейна и Гирика. Весь переулок до самого Форума Константина был запружен вооруженными топорами варягами, которые приветствовали его смехом и криками. Среди них были и англичане, и даны, и франки, и даже итальянцы.
Ульв сказал с гордостью:
– Видишь, брат, мы пришли за тобой.
Харальд кивнул.
– Могли бы прийти и пораньше. У меня все ноги свело, пока вы там возились.
Он изо всех сил старался казаться мрачным.
– Ноги у него затекли! Велика беда! – ответил Ульв. – Тут пятьсот человек, готовых нести тебя на руках.
Четверо ближайших соратников Харальда подняли его себе на плечи и понесли в Форум, а варяги с радостными криками теснились вокруг, прямо как на празднике. Постепенно к ним присоединились толпы дворцовой прислуги, зазвучали византийские песни. Некоторые, в основном девушки, стали кидать Харальду алые цветы, но варяги сказали им, чтобы шли к себе на кухню и не путались в дела мужчин.
