его собственной пристани.
– Государь мой, все знают, что ты справедлив, хоть и суров, – завопил бедняга. – Я всего лишь чиновник, ведаю портом. Я никогда не вмешивался в распри военачальников. Послушай, Маниак уже наказан. Говорят, по приказу императора его лишили всех титулов и имущества и сослали в какую-то населенную варварами местность за Дунаем. Он – пропащий человек. Молю тебя, не карай меня за то, что я не совершал!
– Пропащий человек? – переспросил Харальд. – Сослан к варварам? Ну что же, это тоже месть, хоть и не такая сладкая, как та, которую вершишь своими руками.
Он выпустил бороду несчастного чиновника, и тот свалился на вымощенную камнем пристань. Подумав немного, Харальд сказал:
– Кое-что в твоих словах заинтересовало меня. Говоришь, все знают, что я справедлив, хоть и суров?
Чиновник молитвенно сложил руки, но Харальд проговорил с улыбкой:
– Не бойся, эта палка у меня только затем, чтобы опираться при ходьбе. Скажи мне правду.
– Государь мой, я был до того напуган, что сам не знал, что плел, – ответил тот. – Я хотел сказать, что все знают, что ты справедлив и милостив.
Харальд отвернулся от него и сказал Ульву:
– Этот парень – жалкий трус. Если бы у него хватило мужества повторить то, что он сказал вначале, я дал бы ему мешок золота величиной с его пустую башку. Но теперь мы будем распоряжаться Критом как своей собственностью, как наши предки распоряжались Аахеном. А то, что нам не понадобится, сожжем. Терпеть не могу трусов.
Но прежде, чем Харальд успел взойти в приготовленные для него носилки, к нему приблизился, протиснувшись через перепуганную толпу, красивый молодой человек в латах византийской гвардии. Почтительно поклонившись викингу, он заговорил:
– Государь мой, я – посланец императора. Могу ли я передать его послание, не страшась твоего гнева?
Харальд смерил его взглядом.
– Ты ведь все равно передашь, разгневаюсь я или нет. Судя по всему, решительности тебе не занимать. Сколько раз ты был в бою?
– Не считал. Думаю, двенадцать или около того, – мрачно ответил тот.
– А против булгар тебе доводилось сражаться?
– С булгарами-то я в основном и бился, – улыбнулся ромей.
– Тогда ты заслуживаешь право говорить в кругу воинов, – сказал Харальд. – Так что же велел передать мне император?
Молодой воин поведал ему, что он больше месяца провел на Крите в ожидании прибытия харальдова воинства. Император повелел варягам отправляться в Иерусалим, чтобы охранять там ромейских мастеров, которые вскоре должны были приняться за восстановление Церкви Гроба Господня.
– Как ты думаешь, это придумано затем, чтобы удержать меня вдали от Византии? – поинтересовался Харальд.
Ромей пожал плечами:
– Мне ли рассуждать о политике, государь мой? Я – простой воин.
– А скажи-ка мне, простой воин, – хитро прищурясь спросил Харальд, – как нынче обстоят дела в Византии? Есть ли у императора крепкое ромейское войско?
Ромей лукаво улыбнулся.
– Боюсь, я недостаточно ясно выразился, государь мой. От долгого стояния тут, на пристани, в ожидании твоих кораблей у меня страшно разболелись зубы. Скажу снова: я не разбираюсь в политике. Политика для великих мужей, я же – простой воин.
– Ты не соглядатай, это я теперь точно знаю, – заметил Харальд. – А что, простой воин, не хотел бы ты вступить в мое войско?
Юноша опустил голову:
– Если бы не присяга, данная императору, я сделал бы это с великой радостью, государь мой.
– Хороший ответ, – проговорил Харальд. – Не стоит пытаться сманить чужого сторожевого пса. Да сопутствует тебе всегда и во всем удача. Однажды она может даже принести тебе жезл стратига. Но послушай моего совета: не болтайся больше на пристанях. Зубная боль – худшее, что может приключиться с воином. Она мешает ему думать о деле, которому он служит.
– Благодарю тебя за совет, государь мой, – сказал ромей. – Я непременно воспользуюсь им.
Когда он ушел, Эйстейн спросил Харальда:
– Значит, как отдохнем и восстановим силы, отправимся в Иерусалим?
– Нет, брат, – скрипнув зубами, мрачно ответил тот. – Плевать мне теперь на Иерусалим. Как отдохнем, пойдем на север, в Византию, и пожжем проклятый Константинополь. Раз нельзя отомстить Маниаку, я обращу свой гнев на тех, кто натравил на меня этого бешеного пса.
Говоря эти слова, норвежец, казалось, постарел на много лет. Он впал в такое мрачное расположение духа, что в нем даже трудно было признать прежнего Харальда.
Подобные приступы хандры повторялись у него всю зиму, так что иные из варягов даже решили, что он продал душу дьяволу в обмен на исцеление своих ран. Лихорадка у него прошла, а оставленные Отвилем
