Она увидела сад, в тени деревьев людей за столиками газон, посреди газона огромные вазы с гортензиями, дорожки, выложенные плитками, и всюду ниспадающие заросли пышных роз. Особенно отчетливо Мартина видела ближайший столик: одни только мужчины… расстегнутые рубашки, загорелые груди, образки на цепочках, фланелевые штаны… Совсем рядом холеная рука, играющая зажигалкой, и на ней часы-браслет, плоские, как золотая монета. Бамбуковые стулья уже отодвинуты от стола… Подошла, постукивая каблуками, продавщица сигарет с подносом, подвязанным на лентах к шее. Официант подкатил стол на колесиках с разложенными на нем пирожными. Мартина внезапно почувствовала голод, ведь она с утра ничего не ела! Длинные ряды пирожных с персиками, с земляникой, слоеный пирог-наполеон, толстый, как библия. «Дайте мне земляники… нет, без сливок… только кофе… Мороженое…» Официант удалился, увозя столик с отвергнутыми пирожными по голубоватым плиткам, обрамленным низкой подстриженной травой. Все вместе взятое походило на одну из тех картинок, которые Мартина вырезала из журналов: аккуратное, глянцевое, без изъяна… Мартина проскользнула вдоль изгороди, мимо ниспадающих зарослей пышных роз.
На шоссе машины шли теперь в обоих направлениях: пойдешь по обочине – раздавят за милую душу… Мартина сделала большой крюк и вернулась поздно, страшно голодная.
Уже четыре часа. Мадам Донзер и Сесиль приготовляли в кухне земляничный пирог. Если мама Донзер без особого повода начинала печь пироги, это всегда означало, что она чем-то взволнована. Так оно было, по-видимому, и сейчас. Мартина заметила, что у обеих, и у мамы Донзер и у Сесили, заплаканные глаза, а между тем обе они возбужденно смеялись. Мартина тотчас же забыла о своем голоде.
– Что у вас происходит? Что случилось?
Мама Донзер продолжала хлопотать, ничего не отвечая, а Сесиль, вся залившись краской, сказала;
– Мама выходит замуж.
Мартина прижала руки к груди:
– Бог ты мой! – закричала она. – Что же с нами будет?
Она упала на стул и разрыдалась.
– Ну, и наградил меня господь-бог дочками! Только кончила реветь одна, начинает другая! – Мадам Донзер оставила, наконец, тесто, которое она все время раскатывала. – Можно подумать, что действительно стряслось какое-то несчастье!
Теперь плакали уже все трое.
Мадам Донзер выходила замуж за одного парижского парикмахера; она знала его еще когда была девушкой, но тогда им не удалось пожениться, она вышла замуж за отца Сесили, а парикмахер остался холостяком, и вот чем все это кончилось… судьба!… Мадам Донзер продаст свой салон и переедет в Париж.
– А что будет со мной?! – воскликнула Мартина, когда улеглось первое волнение и все трое уселись вокруг горячего пирога. Она вновь расплакалась, осознав, что для нее означает этот отъезд. Кошка, мурлыкавшая у нее на коленях, почувствовала себя неуютно и спрыгнула, потом проскользнула сквозь штору из пластмассовых полос в маленький садик, наполненный до краев, как корзинка, цветами и травами. Там кошка принялась кататься по траве, под простынями, сушившимися на солнце. Мадам Донзер продаст все это… Не будет ни кошки, ни цветов, ни простыней на солнце, ни клетки с кроликами, ни погреба с его прохладой, бутылками, углем… ни светящейся богоматери на ночном столике у кровати, ни шума газа в титане, ни запаха шампуня и лосьонов, ни радио, откуда, музыка течет, как вода из водопроводного крана… Ни прохожих за вывеской «Парикмахерская», буквы на которой изнутри читаются наоборот… а среди этих прохожих, возможно, когда-нибудь окажется и Даниель Донель… Не будет больше ни мамы Донзер, ни Сесили!
– Мартина, перестань плакать! Я поговорю с твоей матерью, и, если она разрешит, я возьму тебя с собой, Все это не делается по мановению волшебной палочки! Мартина, милая, не плачь! Пока еще ничего страшного не произошло! Идемте все вместе распаковывать подарки.
Мама Донзер не любила чрезмерных нежностей, но всегда была заботлива и предусмотрительна: на этот раз она привезла девочкам из Парижа юбки, зная, что это развлечет их, несмотря на все волнения. Мама Донзер предоставила им полную возможность сколько угодно вертеться перед зеркальным шкафом в новых юбках; ей необходимо было прилечь и отдохнуть после парижской сутолоки и всех переживаний. Мартина и Сесиль могут пойти на озеро искупаться – ведь стоит такая жарища! Нет, сегодня им было не до того… Когда Анриетта пришла за ними с целой бандой бездельников – будто мало ей скандала, разразившегося в прошлое воскресенье, – они холодно спровадили ее, и это совсем их успокоило. Они начали говорить об этой бесстыднице Анриетте и о несчастьях, которые ее ожидают… Обе без умолку трещали и сплетничали, вертясь перед зеркалом, меняли прииски, губную помаду. Недостатка в косметике у них ведь не было: представители фирм оставляли сколько угодно образчиков мадам Донзер, с которой они все были в приятельских отношениях. Но что там Анриетта – это уже прошлое… Впереди у них – Париж! Их ждет Париж!…
VII. По образчику мечты
Душистый, свежий, покойный, как мягкое кресло, гигиенический, насквозь пропитанный вежливостью и улыбками, уставленный цветами – таков «Институт красоты», весь розовый и голубой. Флаконы, коробочки, безделушки, кружева, прозрачность, блеск. Женщины, пройдя через руки массажисток, маникюрш, парикмахеров, как бы заново отремонтированные, чувствовали себя прекрасно. Мартина, став маникюршей, вплотную приблизилась к своему идеалу красоты, она жила как бы на глянцевых страницах роскошного журнала мод. «Институт красоты» – драгоценный камень, упавший в самый центр Парижа, от него расходились все расширяющиеся и по мере удаления от центра все менее заметные круги, окончательно исчезающие в предместьях. Весь Париж был лишь футляром для «Института красоты»; его великолепием сверкали площади Согласия и Вандом, улица Мира, но уже на Больших Бульварах его сияние начинало меркнуть, а на Елисейских полях оно вообще становилось едва заметным. В Париже, как до этого в лесу, Мартина в первую очередь замечала только изъяны – облупленные дома, гнойник проституции; ей была ненавистна усталая толпа, наполняющая метро после работы, толкотня в магазинах стандартных цен, а в Сене ей чудились утопленники, ее волны казались плохо «уложенными», уносящими по течению всяческую падаль. Она очень быстро привыкла к городу и чувствовала себя в Париже, как в родном лесу, сразу превратившись в настоящую парижанку: всегда находила то, что искала – новое, блестящее, хорошо отполированное, абсолютно чистое. Она утверждала, что любит все современное и безукоризненное. Особенно Мартина настаивала на безукоризненности, ей нравилось это слово, и она часто его употребляла.
Мартина и сама была безукоризненна. «Институт красоты» одевал своих служащих в небесно-голубое, блузы менялись ежедневно, а весь женский персонал носил белые босоножки на толстых пробковых подошвах. Волосы Мартины легко укладывались в любую прическу, а маникюр она делала себе сама,
