Ведь раньше им руководило не только любопытство. А теперь оказалось, что манускрипт подделан и британский подданный, вовсе не расположенный к бегству, исчез. Да и что знаем мы о существах и вещах, когда они пропадают из нашего поля зрения? Чужая загадка лишь отражает нашу собственную странность.
«Штормы на Средиземном море случаются часто, и опасность их в том, что налетают они неожиданно. Спокойную гладь вдруг взлохмачивает сильный ветер, превращающий мертвый штиль в грозную стихию. Так и в эту ночь на судно, направлявшееся к Родосу, внезапно обрушились такие высокие и мощные волны, что оно опрокинулось.
Басофон поспешил к каюте своего господина. Отовсюду уже хлестала вода. Застигнутый ею во сне, ошалевший Гермоген наверняка захлебнулся бы, не вмешайся молодой человек. Вынужденный спрыгнуть вместе с ним в водоворот и поддерживать его голову над водой, Басофон, казалось, чувствовал себя в разбушевавшейся водной стихии так же уверенно, как на твердой земле, а — о чудо! — посох так хорошо держался на воде, что они вцепились в него, тогда как судно, кружась в последней агонии, погружалось в пучину.
Долгие часы их носило по волнам, пока не выбросило на песчаную полосу, над которой возвышался крутой скалистый откос, поросший скудной растительностью.
— Я обязан тебе жизнью, — произнес Гермоген, как только обрел способность говорить. — Без тебя я погиб бы в этом кораблекрушении. А без этой палки мы недолго продержались бы среди чудовищных волн.
— Этот посох — подарок доброго Иосифа, — ответил Басофон. — Но к сожалению, посох не всегда бывает любезен.
— Тот Иосиф, должно быть, великий чародей.
— Нет, он всего лишь плотник, но не говорят ли, что у каждого плотника свои хитрости? Уж если кто из вас волшебник, так это вы, о мэтр. Об этом я слышал на корабле.
Вымокший до нитки, жалкий, дрожащий от холода, Гермоген совсем не походил на ученика и последователя Великого Гермеса, а скорее — на нищего, брошенного в сырую яму. И все же слова юноши польстили ему. Он приосанился и сказал:
— Дружище, я готов научить тебя кое-чему из того, что умею. И это справедливо, ибо ты спас меня от неминуемой смерти. Но скажи вначале: что ты знаешь о магии?
— Только одно слово, доверенное мне недавно. Я должен был сказать его, когда вас встретил. Но вы так быстро приняли меня на службу, что я забыл его произнести.
— Что за слово?
— Гадалкавар, — выпалил Басофон. Гермоген рассмеялся:
— Какой плут научил тебя этому вздору? Ты хоть знаешь, что означает «гадалкавар» на александрийском диалекте? «Я осел!» Над тобой кто-то захотел подшутить, это точно.
Гнев овладел юношей.
— Вот вернусь и переломаю ему кости!
— Послушай, ведь это всего лишь шутка. К тому же мы очень далеко от Александрии и твоего шутника. Пойдем-ка и попробуем отыскать какое-нибудь человеческое существо.
Басофон всю дорогу не переставал ворчать. Из-за этого он совсем забыл об обещании Гермогена передать ему какую-либо волшебную силу. Ученик Гермеса, напротив, очень заинтересовался посохом Иосифа и пообещал себе обменять его на какой-нибудь фокус, когда спадет гнев молодого человека. Итак, пока они шли, он, дабы развлечь своего спутника, принялся рассказывать ему свою историю.
— До того как стать человеком, которого ты видишь, я познал многочисленные жизни, настолько длительные и разнообразные, что мне трудно все их упомнить. Что предпочитаешь? Чтобы я рассказал, как был лягушкой или лесной совой, одногорбым верблюдом или орлом? Был я также стрекозой и быком, клещом и слоном. Выбирай, я ничего от тебя не утаю.
— Э! — удивился Басофон. — Вот новость! Неужели, прежде чем стать человеком, мы все это переживаем? Мои патриархи не говорили ничего подобного.
— Только тайное учение божественного Гермеса, Трижды Великого, позволяет взойти к истокам времени и узнать, кем мы были. Ну, что ты выбираешь?
Стояла жара. Дорога была пыльной и безлюдной. На горизонте — ни одного дома. Молодой человек подумал, что рассказ о жизни верблюда поможет ему выдержать испытание.
— О! — обрадовался Гермоген. — Ты удачно выбрал, так как, когда я был верблюдом, происходили исключительные события, о которых я с удовольствием тебе расскажу. Значит, так. Было это во времена фараона Аменхотепа V. Я служил у одного торговца, имевшего дела с дворцом. Этот человек поставлял туда финики, которые собирал на юге, грузил на мою спину и привозил ко двору владыки. Изумительные это были финики, и он имел право продавать их только придворным и жрецам. Так что мне грех было жаловаться на свою судьбу.
Случилось так, что мой торговец — его звали Кенефер, и было ему больше шестидесяти лет — влюбился в одну молодую служанку дворца, очаровательную Неферирет. Девушку привлекало лишь богатство моего хозяина, но сам он считал, что она вышла за него благодаря его внешности и уму. Однако он был слишком самодовольным, а богатство свое заработал продажей фиников. У них родился ребенок, потом второй и третий. А мы с Кенефером продолжали ездить на юг за этими плодами, поднимаясь вдоль Нила до Фив.
Однажды, когда мы только что выехали из столицы, хозяин заметил, что оставил дома кошель. Развернувшись, мы возвратились в город. У дома он велел мне опуститься на колени, что я и сделал. Но едва он переступил порог, как кровь ударила ему в голову: молодая супруга праздновала его отъезд в объятиях любовника. Выхватив из-за пояса кривую саблю, хозяин мигом отрубил молодому человеку голову и разрубил пополам изменницу.
Увы! Юноша тот оказался самым младшим сыном Аменхотепа! Несчастного торговца порубили на кусочки, сложили в большой глиняный кувшин, который привязали к моей спине. После чего меня прогнали в пустыню.
Что поделаешь в такой ситуации? Я бежал сколько мог, надеясь встретить какой-нибудь караван, но так никого и не повстречал. Выдохшийся после восьмидневного бега, я остановился однажды вечером и стал готовиться к смерти. Страшный груз все еще держался, укрепленный между моей шеей и горбом.
Тут-то и произошло нечто необычное. Хотите — верьте, хотите — нет. Из кувшина донесся голос:
— Верблюд, друг мой, это я, твой добрый хозяин Кенефер. Хоть я и расчленен, ко мне вернулась речь. Наш бог Озирис пожалел меня, поскольку сам некогда понес такое же несправедливое наказание. Ни он, ни я не были виноваты. Сын фараона и та негодяйка заслуживали смерти. А Аменхотеп совершил преступление, приказав меня казнить.
— Вне всякого сомнения, — обомлев от страха, промямлил я. — Но что я могу для вас сделать, раз в пустыне никого, кроме нас, нет, а вы, порубленный на куски, не можете выйти из кувшина, притороченного к моей спине?
И тут я услышал возню за моей головой. Расчлененный хозяин бесновался в своей тюрьме, да так, что оборвались веревки, стягивавшие ее. Кувшин свалился с моей спины и разбился. Я увидел вывалившиеся из него останки: тут — голова, там — отсеченные члены, туловище, разрубленное на несколько частей разного размера… Тяжело было смотреть на них — ведь Кенефер был представительный мужчина, несмотря на возраст.
— Плюнь на меня! — приказала голова.
— Никогда я не осмелюсь осквернить моего хозяина, даже в таком состоянии! — вскричал я.
— Я тебе приказываю! — завопила голова таким повелительным тоном, что я, собрав всю слюну, которая у меня еще оставалась, плюнул, как мне велели. И тотчас разбросанные части тела собрались воедино. Кенефер встал как ни в чем не бывало, живой, во плоти, словно очнулся от кошмара. Пока я недоумевал по поводу чудодейственной силы моей слюны, он посмеивался надо мной.
— Это всемилостивейший Озирис совершил чудо, использовав твою поганую слюну. Только бог вроде него мог воскресить мертвого. А ты как был дромадером, так дромадером и остался, к тому же глупым!
Потом он вознес благодарственную молитву своему богу, взобрался на меня, и мы добрались до Фив, где он, к всеобщему изумлению, принялся за старое.
