У нее больше не оставалось слез, чтобы плакать. Она выплакала все над телом Учителя, выкрикивая в небо свои «почему», обращенные к нему. Небо не давало никакого ответа, не приносило успокоения, оставалось только нескончаемое одиночество.
Она не понимала. Теперь она знала наизусть все его слова, но ничего не понимала. Поступок, который отнял у нее единственное, что было, казался ей совершенно непонятным. Отчаяние, чувство вины — вот что она смутно ощущала. Только одно было ей ясно. Недостаточно было стать его хорошей ученицей, недостаточно было любить его до обожания. Она не смогла стать тем, ради чего он мог остаться. Учитель предпочел умереть, а не остаться с ней, ей не удалось привязать его к себе.
Она вспоминала свою жизнь, умершего отца, мать, которая предпочла ее забыть, Горнара, ставшего отныне истлевшими в земле костями, Учителя. Бесконечный кровавый след тянулся за ней все годы. Только неудачи и боль приносила она тем, кто любил ее, учил ее, помогал ей. Даже Рин умер, а с ним и все остальные в лагере.
Учитель сказал, что судьбы не существует. Но тогда что же все это, как не судьба? Что это за бесконечная боль, эта невозможность предотвратить смерть?
«Сделай так, как он сказал».
Обезумевшая от боли, почти умершая вместе с ним, она выполнила то, что приказал Учитель. Она притащила его ближе к Макрату, ночью, закрывшись плащом, спрятав лицо под капюшоном, и оставила неподалеку от крепостной стены. Кто-нибудь пройдет, сжалится, возьмет и похоронит его. Распространится слух, и все узнают, что он умер. Об этом узнают и в Гильдии. А она исчезнет.
Она не знала, как ей жить. Вернулась в пещеру и долго оставалась там, не желая ничего делать.
Все осталось, как было в тот вечер, когда он умер. Мазь, которой она сама убила его, осталась на повязке, черная сухая смесь, которую ветер медленно разносил по полу пещеры. И все его вещи: стрелы, ножи, лук, кинжал. Весь его мир остался здесь. Все было настолько живо, что Дубэ не могла думать о том, что Учитель ушел навсегда, что она никогда больше не увидит его.
Она долго оставалась тут, время остановилось, настоящее и прошедшее — все перепуталось. Все вернулось к тому вечеру после убийства Горнара.
Много раз она пыталась подавить в себе ненависть к Учителю. Она понимала, что причина для этого есть. В конце концов, он оставил ее, но мало того, вынудил ее, в каком-то смысле, убить его. Но ей не удавалось. Любовь, которую она испытывала к нему, жила внутри нее, в ее сердце, в ее сознании. И ненависть оставалась, конечно. Но скорее всего, Дубэ ненавидела саму себя. Наверное, она могла что-то сделать, но не сделала этого.
Но, несмотря на крайнюю усталость и измученную душу, жизнь продолжала биться под толщей боли. Наверное, Дубэ хотела бы бороться с этим инстинктом, хотела бы лечь в этой пещере, где Учитель испустил свой последний вздох, и тоже уйти из жизни. Но она не смогла. Это настойчивое биение жизни было сильнее всего остального, и его было не остановить.
Поэтому однажды она протянула руку к узелку, валявшемуся на полу, в углу, который она не разворачивала. Дрожащими руками, чувствуя головокружение, она взяла кусок сыра и, обливая его слезами, съела.
Жизнь оказалась сильнее. Тяжело было согласиться жить. Дубэ знала, что будет еще боль: она будет, как сказал Учитель, понемногу умирать, но она не была создана для того, чтобы идти кратчайшим путем и легко утешаться. Она пойдет вперед, до конца.
Дубэ оставалась в пещере еще несколько дней. Учитель приказал ей уходить, но она не знала, что делать. Она будет жить, но как?
Учитель сказал, чтобы она ушла с этой дороги, сказал, чтобы она «помнила всегда этот ужас», и эти слова неожиданно стали для Дубэ приказом. Она будет помнить. К тому же способа забыть все не было. Она уйдет, будет скитаться. Никогда больше не прикоснется к своему кинжалу. Она выбросила его, а с собой взяла кинжал Учителя и на его крови поклялась, что больше никогда не использует его.
Но что она будет теперь делать? Она не знала. Она шла. Час за часом. Она покинула тот дом, где жила вместе с ним, шла по деревням, направляясь на юг. Она не хотела возвращаться в Землю Солнца, которая принесла ей столько мучений.
Ее ботинки покрылись пылью, постепенно износился ее дорожный мешок. Кончились деньги, она шла от деревни к деревне, а чувство голода становилось все сильнее. Она смотрела на фрукты, продававшиеся в лавочках, смотрела на окна таверн. Она была голодна. И не знала, что делать.
Потом, однажды, когда в желудке бурчало больше обычного, звериная жажда выжить стала сильной, как никогда.
Ночью она проникла в кладовку какого-то дома. Прижимаясь к стене, влезла в окно, не произведя ни малейшего шума. Ее тело помнило выученное, и она применила на практике то, чему научил Учитель. Она залезла в кладовку, ела с жадностью, пока не насытилась, и захватила еды с собой. Вылезла из кладовки почти на рассвете.
Дорога, в каком-то смысле, была уже предначертана. Деревня за деревней, потом город. Дубэ поняла. Она ничего другого делать не умела. Ей надо было потихоньку залезать в дома, в таверны, дворцы и воровать. Ей не нравилось это, но другого способа добывать средства к существованию она не знала. У нее не было выбора. Она будет странствовать, изо всех сил стараться убежать от своей предназначенности Гильдии и будет воровать. Учитель был прав. Чтобы жить, надо помнить его обучение, применяя его на практике. Так и началась эта история.
33
БЕГСТВО В ПУСТЫНЮ
За ними с глухим стуком захлопнулась дверь храма.
Да, они были на свободе. На свободе!
Только на мгновение Дубэ прислонилась к стене.
И почувствовала, как к ее плечу прикоснулась рука.
— Как ты себя чувствуешь?
Лонерин был невероятно спокоен.
Дубэ кивнула:
— Бежим.
И они побежали по равнине, простиравшейся перед храмом. Они должны были спешить изо всех сил, чтобы расстояние между ними и Домом стало как можно больше, пока не рассвело.
Дубэ была подготовлена, поэтому почти час она бодро бежала, но вскоре заметила, что Лонерин стал уставать. Его дыхание становилось все более учащенным, а движения беспорядочными. Дубэ замедлила шаг.
— Иди шагом, иначе ты совсем устанешь. Иди помедленнее.
Лонерин согласился, хотя и неохотно. Он совсем обессилел.
— Нет… нет… я смогу…
— В котором часу просыпаются просители?
Лонерин покачал головой:
— Не знаю точно… там нет солнца… внизу… поэтому…
— Тогда — за сколько часов до того, как все собираются на завтрак в трапезной?
— Думаю… часа за два…
Дубэ посмотрела на небо. Значит, подъем в пять часов и приблизительно в шесть или в семь — начало погони. Всего шесть часов, чтобы скрыть свои следы. Пешком они этого не сделают, особенно учитывая состояние Лонерина.
— Иди за мной.
Юноша не заставил себя уговаривать.
