– Давай, сынок, поехали.
Зеленая точка стала совсем бледной, сместилась в самый верх экрана и уже готова была исчезнуть. Локтев рванул машину и погнал её за микроавтобусом.
К недостроенному кирпичному заводу оно подъехали с опозданием.
Проселочную дорогу, ведущую к долгострою, перекрывал наряд из двух милиционеров с автоматами на груди. Пришлось развернуться, объехать это место стороной. Но дорога петляла, извивалась и, в конце концов, так далеко отклонилась в сторону, что зеленый огонек исчез с экрана.
Локтев погнал «Жигули» через голое незасеянное поле, подъехал заводу с другой стороны. Отсюда, с обрыва, все было видно, как на ладони. У серого железобетонного здания копошились люди в камуфляже, слышались одиночные выстрелы. Ветер доносил металлический голос из мегафона: «Внимание. Предлагаем добровольно сдаться. Иначе вы будете уничтожены».
Посередине двора горела машина, извергая в небо темный столб вулканического дыма. Локтев сидел в машине и смотрел на экран. Зеленая точка не исчезла, а продолжала светиться. Журавлев смолил сигарету за сигаретой.
– Кажется, Тарасов без объявления начал третью мировую войну, – сказал он.
– Все, теперь ему крышка, – ответил Локтев. – Фу, даже не верится.
– И мне не верится.
– Только одного не пойму, – Локтев показал пальцем на экран. – Если «Опель» Субботина сгорел, почему радиомаяк до сих пор действует?
Журавлев, кажется, не хотел вести долгие научные разъяснения. Но все-таки ответил:
– На экране сигнал от второго радиомаяка. Он установлен в том чемодане, под верхней панелью. А чемодан, по всей видимости, уже у Тарасова.
– Смотрите. Точка на экране погасла. Что это значит?
– Не знаю, – Журавлев покачал головой.
Стрельба усилилась. Было видно, как люди в камуфляже по одному вскакивают с земли, короткими перебежками приближаются к серому зданию. И исчезают в темном дверном проеме.
Сгибаясь в три погибели, Тарасов шел по темному штреку. Правой рукой он вцепился в ручку чемодана с деньгами и волочил его за собой. В левой руке держал фонарик. Бледный направленный свет выхватывал из темноты узкие, местами обвалившиеся своды штрека.
Гнилой застоявшийся воздух, казалось, совсем не содержал кислорода. Под землей было холодно, но Тарасов обливался потом. Пот стекал вниз по лбу, по векам, глаза слезились. То и дело приходилось останавливаться и вытирать лицо грязным рукавом пиджака. Кроме того, прыгнув в люк, Тарасов упал на дренажную трубу, поскользнулся, и в кровь разбил правое колено.
Боль распространилась на все бедро.
Двадцатикилограммовый чемодан оказался неподъемной ношей. Если передвигаться на полусогнутых ногах, чемодан волочился по земле, застревал в колдобинах и рытвинах.
Тарасов попробовал передвигаться другим способом. Встал на карачки, стал толкать чемодан впереди себя и ползти за ним. Но получалось слишком медленно. Пришлось вернуться к прежнему варианту. Взять чемодан за ручку, тащить за собой.
…Кто и с какой целью проводил здесь подземные земляные работы, теперь не скажет уже никто. Прошлый раз, обходя здание барак, изучая его закоулки, Тарасов вошел в небольшую, как школьный пенал, комнату, наткнулся на люк в полу. Он потянул вверх металлическую скобу.
Скрипнули ржавые петли, пахнуло могильной сыростью. Внизу темнота. В тот день Тарасов не поленился спуститься вниз. Он вполне здраво и логично рассудил: если есть туннель, значит, должен быть и свет в его конце. Должен быть и выход из него. Вдруг пригодится…
В тот раз Тарасов от начала до конца преодолел двести метров подземного штрека. Прямой и узкий тоннель имел всего лишь один выход. Обрывался на откосе выработанного карьера. Посмотришь вниз – там гигантская вытянутая в длину воронка, заполненная водой.
По берегам искусственного водоема буйно разрослась болотная трава, такая густая и высокая, что напоминала даже не траву, а речные камыши. Вверх поднимается склон, не слишком крутой, чтобы сорваться с него и всем чертям на радость свернуть шею. Но и не достаточно пологий, чтобы забраться наверх, удерживая равновесие на двух ногах.
Тарасов почувствовал, что задохнется, если не остановится хоть на минуту. Он сел на землю, про себя сосчитал до тридцати. Дыхание сделалось ровнее. Он продолжил путь, но не прошел и пяти метров, пластмассовая ручка чемодана раскололась надвое и отвалилась. Теперь он стал передвигаться на карачках, толкая дефектный чемодан впереди себя.
В одном месте свод штрека обвалился, лаз сделался слишком узким не то, что для человека, слишком узким даже для большой собаки. Тарасов поставил фонарик, минут десять ладонями разгребал землю, порезал левое предплечье об острый камень. Кровь из глубокой раны текла по руке, щекотала пальцы, но он не остановил работу. Наконец, лаз стал широким настолько, что Тарасов смог протолкнуть в него чемодан. Затем пролез сам.
Уже миновав узкое место, он вспомнил, что оставил фонарик с другой стороны земляного завала. Он не стал возвращаться, впереди уже маячил дневной свет. До выхода из штрека оставалось ещё метров пятьдесят, не больше.
Тарасов в очередной раз приподнял чемодан, кинул его вперед. Неожиданно крышка приоткрылась, деньги, лежавшие сверху, почему-то не сложенные в пачки, рассыпались по земле. Пришлось возвращаться обратно, пролезать через завал. Фонарик, слава Богу, работал. Тарасов вернулся к чемодану, укрепил фонарик на пологой бугристой стенке и стал собирать деньги.
Когда последняя купюра оказалась внутри чемодана, выяснилось, что крышка почему-то не закрывается. Еще несколько минут Тарасов потратил на то, чтобы уложить деньги так ровно, чтобы они
