«магазин». Дима слез с мотоцикла, подергал ржавый замок на двери и поманил пальцем парнишку.
– Мальчик, не знаешь, когда это заведение откроется?
– Какое заведение?
– Ну, магазин.
Парень бросил гонять обод, подошел к мотоциклу.
– Как покупатели придут, сразу и откроется, – сказал он, рисуя пальцем каракули на запыленном бензобаке.
– Каков сервис, – обращаясь к Гречко, сказал Дима. – Как покупатели придут… Но вот мы пришли.
Мальчик неохотно оторвался от своего занятия:
– Сейчас за мамкой схожу. Она тут продавщица. Дяденька, а быстро мотоцикл бегает?
– Быстро, – соврал Радченко.
– Когда вырасту, куплю себе такой, – пообещал мальчик и убежал.
Радченко снял бейсболку с бритой головы, уселся на кособокую лавочку, привалившись спиной к стене мазанки. Он блаженно вытянул ноги и закурил. Рядом пристроился Гречко, пребывавший в полуобморочном состоянии, он тоже смолил сигарету и отчаянно боролся с приступами слабости и тошноты, подступившей к горлу. Даже мысль о деньгах не грела. Самая трудная часть пути еще впереди, а коленки – трясутся от слабости. Вскоре появилась дочерна загорелая женщина в сарафане с мелкими цветочками. Она сняла замок с двери и запустила покупателей в полутемное помещение, заставленное мешками и коробками.
Радченко посмотрел на полки и только вздохнул. Вместо оставленной в «Жигулях» тушенки пришлось взять кильку в томате и сома в собственном соку. Вместо страховочного троса – капроновую бельевую веревку. Зато нашлись сухари, фонарики с батарейками, топорик, пара кусков брезента и перочинный нож с широким острым лезвием. И еще в подсобке завалялась самодельная торба, сплетенная из лозы, полукруглая, с откидной крышкой и двумя ремешками, чтобы держалась на плечах.
– Далеко ли собрались, мужчины? – Продавщица обнажила в улыбке ослепительно белые зубы.
– Путешествуем налегке, – ответил Радченко. – Любуемся природой.
– Плохое место для путешествий выбрали, – покачала головой женщина. – Если к морю хотите добраться, с дороги не сворачивайте. Километров через пять будет развилка. Берите левее. Там не то чтобы дорога. Тропинка. Еще километров семь-восемь – авось к морю и выйдите. Есть резиновые сапоги. Берите, пригодятся.
Радченко кивнул головой и стал примерять сапоги с высокими голенищами. Гречко улыбнулся затравленной, жалкой улыбкой и спросил, нет ли бутылочки пива.
– Таких вещей к нам с прошлого года не завозили. И пить тут некому. Все мужики в городах на заработках. А бабы в поле.
Однако за мешками нашлась чекушка водки, и Радченко, строго предупредив истопника, что это последняя опохмелка, передал ему запыленную бутылочку. Распрощавшись, снова сели на мотоцикл и продолжили путь, приладив торбу на грудь Радченко. Добравшись до развилки, слезли с мотоцикла, двинули не на юг, куда советовала продавщица, покатили мотоцикл по узкой, протоптанной в камышах тропинке строго на север. Через полчаса сделали привал, спрятали мотоцикл в камышах, потому что тащить его дальше не было ни сил, ни смысла.
Расстелили брезент; повеселевший Гречко хлебнул водки и улегся в тени. Только Радченко с беспокойством копался в барахле, шлепал себя по карманам и морщил лоб, вспоминая, куда сунул компакт- диск. Должен быть в рюкзаке, но его нет. Надо вспомнить. Итак, он стоит на площади у рынка, чувствует спиной взгляды местной братвы. Открывает багажник «Жигулей», первым делом достает из-под резинового коврика диск. И только потом оружие. Достает диск – и куда кладет? Как отрезало. Никаких мыслей. Кажется, в брючный карман засунул. Но, когда он переодевался в такси, в милицейских штанах ничего не оказалось. Это точно. Нет, наверняка он переложил диск в летние брюки. По-другому и быть не могло. Или в рюкзак сунул? Ведь не оставил же он диск в машине.
– Черт, ну надо же. Ну, бляха…
Радченко сел на брезент, прикурил сигарету и успокоил себя мыслью, что диск выпал где-то на дороге, когда он гнал на мотоцикле по трассе. Конечно же диск вывалился. И попал под колеса идущей сзади машины. Разлетелся в мелкие осколки, и будь здоров. Так все и вышло. Сто к одному – именно так.
В просторной гостиной с видом на Москву-реку Дунаева всегда чувствовала себя как дома. Здесь жила ее подруга, Елена Викторовна Лунева, знакомая еще со времен школьной юности, теперь она – заместитель директора информационного вещания на одном из центральных телевизионных каналов. Женщины уже второй час вспоминали годы юности, старый добрый Смоленск, первый приезд в Москву, неудачи, маленькие победы и снова неудачи. На кофейном столике красного дерева давно остыл чайник, к конфетам никто не прикоснулся, даже пирожные с заварным кремом и кусочками тропических фруктов остались нетронутыми. Но бутылку коньяка выпили почти до дна.
– Когда я первый раз попала на телевидение, то была просто ошеломлена, – сказала Ольга Петровна. – То есть не сама, конечно, попала, ты меня привела. За один день увидела столько знаменитостей, сколько не видела за всю жизнь по телику. Помнишь того спортивного комментатора? Ну, он курил на лестнице, а когда посмотрел на нас, вдруг сказал: «Девушки, у вас наверняка есть время, чтобы зайти ко мне. Выпьем в спортивной редакции по рюмке чая. И поговорим по душам». Не помнишь его? А я вот запомнила. И потом долго жалела, что мы так и не зашли.
Лунева механически кивала головой: за свою жизнь она свела знакомство с сотнями больших людей с телевидения, столько навидалась всяких видов, была в таких переделках и попадала в такие приключения, что какой-то несчастный комментатор из редакции спортивных программ с его двусмысленными предложениями давно стерся из памяти. Лунева была старше своей подруги на четыре года. И когда Ольга еще тренькала на пианино и ставила голос в смоленском музыкальном училище, она сумела перебраться в Москву, подцепить в ресторане одного стильного дорогого кадра, занимавшего какую-то должность в Останкино. И свела его с ума. Кадр развелся с женой, переехал в свою квартиру и даже купил широкую румынскую кровать. Какое-то время они жили как люди. Потом выяснилось, что этот хмырь – последняя скотина, а жена в его понимании это прачка и кухарка. Но к тому времени Лунева получила приличную работу в Останкино и, разменяв берлогу бывшего супруга, стала хозяйкой однокомнатной квартиры в Чертаново.
– А помнишь того мужика, который вызвал меня на собеседование? – спросила Дунаева. – А ты набралась наглости и явилась вместе со мной. А он сидит в кресле, надувает щеки, разглядывает твой шикарный бюст. И наверняка гадает про себя, не подкладываешь ли ты в лифчик ваты. Помнишь? И говорит тебе: спойте что-нибудь без аккомпанемента. А когда выяснилось, что певица это я, он заржал, как скотина. И спросил: «Девочка, на какой барахолке ты одеваешься? И где покупаешь косметику? Здесь телевидение. Центральное телевидение, а не бомжатник». А я ответила ему в том же роде. И мы выскочили из кабинета как пробки. Помнишь?
– Это помню, – кивнула Лунева и глотнула коньяка. – У меня потом были неприятности. Чуть не турнули. Господи, одна я знаю, что мне приходилось делать, чтобы сохранить место и подняться на ступеньку выше. В этой помойке под названием телевидение очень скользкие ступеньки.
Приехав завоевывать столицу, Дунаева сделала свой первый звонок с вокзала именно старой подруге. И в этот же день получила угол в ее комнате и обещание показать даровитую девчонку одному влиятельному продюсеру, а заодно знаменитому поэту-песеннику, который может замолвить словечко нужным людям. С тем продюсером ничего не вышло, а поэт-песенник, этот трухлявый гриб с понтами молодого бандита, на просьбу о помощи послал их подальше открытым текстом. И с другим продюсером не вышло, потому что с тем хамом можно было только через постель, никак иначе. И при этом никаких гарантий. И с композитором не получилось, потому что он переживал очередной бракоразводный процесс и целиком посвятил себя разделу имущества и денег. Одни обломы. Вспоминать больно и стыдно.
– А помнишь, как мы первый раз пришли в редакцию музыкальных программ? – Дунаева раскраснелась, то ли от коньяка, то ли от воспоминаний. – Меня вызвал какой-то тип из начальства. Входим, а в комнате сидят четыре мужика с красными мордами. Стол заставлен бутылками, а на диване валяется полуголая девка. Юбка задрана, а нижнего белья нет. Один из мужиков говорит. «Вы, девочки, поете? А мы пьем. Значит, вы не по адресу. Впрочем, оставайтесь. Спляшете нам что-нибудь». Потом выяснилось, что тот мужик и был там самым главным, от него все и зависело. А мы стоим как две дуры и переглядываемся. А
