– Да, хотел сказать, – очнулся Островский. – Он аккуратный человек, очень дисциплинированный. И мужественный. Ходил в поликлинику, никогда не опаздывал, сдавал все анализы. А у нас неприятные анализы, болезненные. Это тебе не банку с суточной мочой притащить. Так вот, я просто радовался на него глядя. Впрочем, «радовался» неподходящее слово. Вообщем, он куда-то исчез. Пришлось повторять анализы. Твой отец снова стал приходить сюда. А потом опять исчез. И не появляется уже третью неделю. А у нас есть место, мы готовы были его госпитализировать. Пойми, Петя, мы здесь не бегаем за больными. Они бегают за врачами. Поэтому я тебе и позвонил.
– Госпитализировать? – повторил Росляков. – А что, анализы готовы?
Островский кивнул головой и отвел глаза в сторону.
– И что? – Росляков почувствовал, что во рту пересохло, что он произносит слова с трудом, через силу. – И какой этот, как его, диагноз?
– Между нами говоря, мало утешительного, – Островский продолжал смотреть куда-то в угол кабинета. – У него рак легких. Но случай операбельный. Будем надеяться на лучшее… Ему нужно ложиться к нам. Чем, скорее, тем лучше.
– Понятно.
Росляков встал со стула, подошел к рукомойнику и попил воды из-под крана.
Глава двадцать третья
…Закладывать на дороге взрывчатку.
Плечи давит мокрый ватник, а лом выскальзывает из влажных ладоней. Тоскливо. И уж совсем тягостно заниматься этой нудной работой в слякотный серый день, когда с неба то дождь льет, то снег сыплет. Оглянись вокруг и не сразу догадаешься, какое время года на дворе.
Савельев остановился, положил лом на снег, снял солдатскую ушанку и платком вытер со лба пот. Тишина. Только, кажется, промороженные за долгую зиму стволы деревьев поскрипывают или издают какие-то другие, странные, ни на что не похожие звуки, что-то вроде писка заблудившейся под половицами мыши. Савельев прислушался. Далеко, за лесопосадками, гудело шоссе, скрипели деревья, шуршал в голых ветках снег с дождем. Увязая ногами в снегу, он отошел на обочину и поднял голову кверху. Высоко в сером небе дрожали черные ветки осин.
Вытащив пачку сигарет, Савельев пошарил по карманам в поисках коробка спичек. Он завернул полу ватника, нашел коробок в брючном кармане. Чиркнув спичкой, поднес огонек к кончику сигареты, вобрал в себя крепкий, ядовито махорочный дым. Стоять так неподвижно, без всякого дела на обочине дороги – холодно. Быстро стынет потная спина, в промокших ботинках зябнут ноги. Сделав несколько быстрых глубоких затяжек, Савельев выбросил короткий окурок, поднял лом и принялся методично его острым концом долбить асфальт. Через двадцать минут он почувствовал, что совсем выдохся, опустился на корточки. Куски асфальта и крупная перемешанная с песком щебенка застучала по днищу большого жестяного ведерка.
– Что, уже все ямы готовы?
Росляков только вернулся от «Жигулей», припаркованных за полтора километра отсюда, у магистральной дороги. Савельев настоял на том, чтобы оставить машину подальше, мол, это тоже техника безопасности. Взрывчатка отдельно, машина отдельно – таково железное правило. Росляков подошел неслышно и, встав над Савельевым, стал внимательно разглядывать ямы на дороге.
– Пока только две ямы вырыл, – сказал Савельев. – Но для нормальной закладки нужна ещё одна, третья. Но тут, в нашем деле, спешки не требуется. Успеем.
Он поводил руками по груди бушлата, стряхивая с влажных ладоней прилипший песок. Отошел в сторону и, вывалив половину ведра за обочину, несколько раз пнул ногой рыхлый влажный снег, маскируя им песок, щебенку и черные куски асфальта. Снег с дождем все сеялся из худого неба. Присев на корточки, Савельев расстегнул «молнию» сумки, вытащил толстый моток двужильного провода, прикинул его длину, нашел середину и перочинным ножичком стал аккуратно удалять кусочек пластиковой обмотки.
– Погода дрянь, – Росляков нахлобучил черную шерстяную шапочку глубоко на лоб.
– Погода для нашего дела хорошая, – сказал Савельев. – Ни одна собака в такую погоду из дома не высунется.
– А если нас все-таки заметят?
– Кто заметит? – Савельев рукавом ватника стер с лица капли влаги. – Кто нас может заметить?
– Но ведь по этой дороги ездят, ей пользуются. Хотя бы изредка. Если есть дорога, значит, по ней кто- то ездит.
Росляков задумался. Действительно, кто может заметить их на этой вечно пустой дороге? Перед приездом Марьясова в свой загородный дом дорогу расчищает от снега грейдер. Происходит это дважды в неделю, вечером в пятницу, перед приездом хозяина, и ранним утром в воскресенье, перед его отъездом. А сегодня суббота, вторая половина дня. Самое удобное и безопасное время. Все это, разумеется, так. Все правильно. Но безотчетный, глухой к разуму страх все равно не отпускает, лежит на душе тяжелый, как могильная плита.
Там, на отшибе, за этими деревьями, за прозрачным березовым лесом, за сосновыми посадками, несколько домов, в которых никто не живет. Лишь Марьясов без жены, в сопровождении нескольких охранников наезжает сюда на выходные. Программа отдыха стандартная. До десяти утра он спит, смотрит телевизор, завтракает, гуляет. Затем баня. Не сауна, а русская парная баня. Затем следует обед, часто переходящий в ужин, бильярд или настольный теннис. Спать Марьясов ложится рано, не позже двенадцати. Гостей в загородном доме он никогда не принимает – это уже устоявшаяся привычка. Возвращается в город в воскресенье в полдень. Отец утверждает, что по Марьясову можно часы проверять. А уж отцу можно верить.
– А если все-таки заметят посторонние люди? – Росляков, уже все решивший для себя, все обдумавший, вдруг стал настаивать на глупом вопросе.
– И что с того? Подумают, какой-то колхозник ямку копает.
– Почему именно колхозник? И почему именно на дороге он копает свою ямку?
– Почему, почему? – передразнил Савельев. – Не знаю, почему. Копает – и точка. Слушай, ведь
