Ворочая языком, Поветкин осматривался. Давно он сюда не забредал. Стены, когда-то бледно розовые, сделались серыми, на подоконнике вянут в горшках желтенькие цветочки. Окно, забранное решеткой, выходит во внутренний дворик, пустой и темный, как колодец. Жалюзи подняты. Впрочем, это значение не имеет, с другой стороны административное крыло, там пусто, в гримерку некому заглядывать через. Увидев на столике отрывной листок, главреж успел прочитать первые две строчки, выведенные разборчивым почерком старательной ученицы: «Купить: носки, нижнее белье, двадцать банок тушенки, полотенца». Дальше не успел, Лариса, скомкав бумажку, бросила ее в раскрытую сумочку.
Странное, просто идиотическое сочетание: тушенка и трусы. Интересно, кому это Лариса покупает исподнее? Ясно, не любимому дедушке. Какому-нибудь жлобу, который без ума от ее точеных коленей и этих длинных ног, но вместо денег у молодого человека лишь дырявые карманы и блохи на аркане. Что ж, все помыслы об ухажерах Ларисе придется до времени бросить в сундук с нафталином. Потому что место в женском сердце намерен занять он, и делиться ни с кем не собирается. А кофточка у нее ничего, соблазнительная, полупрозрачная, рыженькая. Наверное, молодой стервец любит расстегивать эти мелкие пуговички, подбираясь к интересным местам.
– Я, собственно, завернул сказать, что главная роль в «Золотом веке»– уже твоя, – небрежно бросил Поветкин. – Я немного поругался с членами худсовета, но позицию отстоял.
– Правда? – Лариса посмотрела на главрежа с недоверием. По слухам, которые бродили в труппе, как закваска в молодом вине, худсовет должен состояться только в конце недели. А сегодня вторник.
– Ну, ты же достойна этой роли. И потом, я для себя решил, что мы обо всем уже договорились.
– Простите, мне пора идти, – Лариса только вздохнула. Все это блеф и фигня: худсовет и главная роль. Поветкин рассказывает басни, чтобы плавно перейти к своей любимой теме и начать клеиться. – У меня встреча назначена.
– Подождите, подожди, – Поветкин откашлялся в кулак. – Помнишь, наш последний разговор?
– О лодке и надежной гавани? – зеленые глаза Ларисы сузились в злом прищуре. – Помню. Мне показалось, вы пошутили.
– Я шучу только два раза в год: первого апреля и в свой день рождения.
Поветкин заговорил хрипло, с каким-то странным нутряным хрипом, будто болел бронхитом. Плотское желание обладать этой гоношистой девчонкой, взять ее прямо здесь и сейчас, в гримерке, пересилило все доводы разума и жизненный опыт. Внутренний голос, вкрадчиво шептал в самую душу, что нужно немедленно остановиться, проявить терпение, со временем спелый плод сам упадет в руки. Но к черту этот голос и проклятое терпение. К этому все шло, так пусть это случится.
– И все окружающие давно изучили мои привычки и наклонности, – продолжал главреж. – Знают, что с юмором у меня туго. Одна ты где-то витаешь. Никак на грешную землю не опустишься. У тебя было время подумать.
Лариса поднялась с одноногой табуретки, давая понять, что продолжать эту бодягу, нет смысла. Набросив на плечо ремень сумочки, рванулась к двери. Дернула на себя ручку, заперто. Хотела повернуть ключ в замке, но не успела. Поветкин, подскочив сзади, дернул за плечо, развернул к себе. Ремень соскользнул с плеча, сумочка упала на пол, щелкнул клапан, по паркету покатились тюбик губной помады, мелкие монеты, мобильник. Лариса подняла руки, закрывая лицо. Казалось, Поветкин готов ударить ее.
Главреж мертвой хваткой вцепился в запястья, с силой потянул их вниз. Навалился грудью, прижавшись своими губами к ее губам. Лариса дергала руками, чувствуя, что на коже остаются синяки, но не могла вырваться. Кое-как она отпихнула в сторону Поветкина, но тот уже одной рукой вцепился в волосы, другой рукой за локоть рванул на себя, отбросил на середину комнаты. Высокий каблук поехал в сторону, хрустнул и сломался в основании, Ларису шатнуло, чтобы сохранить равновесие, она махнула руками. Задела, уронила матерчатую ширму. Поветкин оказался рядом, уцепившись за плечи, притянул девушку к себе.
– Отстань, – Лариса замолотила кулаками по груди главрежа. – Отстань…
Поветкин отступил на шаг, он уже вошел в раж и точно понял, что свою добычу не выпустит. Лариса опустила руки, решив, что борьба закончилась. И в следующее мгновение получила увесистую пощечину справа. Голову мотнуло в сторону. В следующее мгновение Поветкин наотмашь ударил слева. На щеках выступили бордовые пятна, на глаза навернулись слезы. Ларису чудом устояла на ногах и получила еще справа и слева. Кровь из носа капнула на светлую ткань блузки, на рукава и грудь. Лариса ладонью размазала кровь по подбородку, широко открыла рот, казалось, дыхания не хватает, в душной гримерке совсем нет воздуха, сейчас она лишится чувств. Не от боли, от унижения, которого еще никогда в жизни не испытывала.
– Теперь тебе легче? – заорал Поветкин ей в лицо. – Ты роль хотела получить. Пожалуйста… Только одно условие. Если кобылка с норовом, надо ее объездить.
– Кретин…
– Чего ты из себя целку корчишь? – Поветкин плюнул на пол. – Смотреть тошно, как ты выдрючиваешься.
Лариса пропустила момент замаха, потому что мир уже плыл перед глазами, тыльной стороной ладони главреж ударил ее по шее.
– Отстань, – прошептала она. – Я ничего не хотела. Пожалуйста… Не надо…
– Ты не хотела? – взвился главреж, он снова вцепился в предплечья, потянул вниз, прижав Ларису к подоконнику. На пол грохнулся горшок с цветком, рассыпался черный грунт, сквозь который проступили белые корни растения. – Не хотела? Ты только об этом и мечтала. Лживая сука. Ты прислала ко мне своего папашу. Торгаша и лавочника. Эту мелкую тварь. Он умолял меня пристроить его дочурку. Он просил: дайте ей хоть что-нибудь…
Лариса побледнела, будто на этот раз ее ударили не ладонью, с размаху въехали кулаком в лицо. Теперь воздуха точно не хватало. Она почувствовала, как руки повисли вдоль туловища, ноги обмякли, а колени подогнулись. Чтобы не упасть, она присела на высокий подоконник.
– Ты врешь, – сказала Лариса. – Ты все врешь. Отец не мог…
– Отец не мог, – строя дикие рожи, передразнил Поветкин. – Ты как, полная идиотка или только уроки берешь? Твой папаша, этот Михаил Адамович вел себя, как нищий на паперти. Даже хуже. Зад мне до блеска языком отполировал: вы такой великий, вы такая знаменитость… Что вам стоит дать моей дочери роль? Вы составите счастье ее жизни.
