Он склонился над колыбелькой, осторожно опустив в нее руки. Неожиданно его лицо слегка потемнело, как бывало, когда его обуревали сильные чувства. „Боже, – подумала Фрэнсис, – неужели он сейчас заплачет?' Луис осторожно поднял спящего ребенка и приложил его к плечу. Тот инстинктивно свернулся клубочком в руках Луиса, спокойный и довольный. Луис бросил на Фрэнсис взгляд, исполненный боли, и покачал головой, будто силясь понять что-то недоступное. Затем он медленно отошел к окну и остановился там спиной к кровати, нежно придерживая ребенка.
Фрэнсис ждала. Ждала момента, чтобы сказать, что уже выбрала для мальчика имя, что к ней приходила Ана и рассказала о подобранной квартире, симпатичной, по ее словам, и расположенной в четверти мили от стадиона для корриды. Все это были достаточно тривиальные вещи, о которых она только и могла говорить с ним сейчас, в надежде, что в ответ он скажет что-то важное. А он продолжал стоять у окна, с прижатым к плечу мальчиком, и Фрэнсис отдала бы сейчас все на свете, чтобы узнать, о чем он думает.
– Луис?
Он не ответил. Он не двигался. Он просто продолжал стоять у окна, так что Фрэнсис не видно было ни его лица, ни лица малыша, уткнувшегося в шею отца. Она повернулась на бок, помогая себе рукой, ухватившись за край тонкого матраца.
– Луис? Луис, о чем ты думаешь?
Он обернулся к ней. Его щеки были мокры от слез и влажно поблескивали, будто покрытые глянцем.
– Луис?
– Я… Я не знаю, что сказать тебе…
– Ты счастлив? – весело, но настойчиво спросила Фрэнсис. – Разве ты не счастлив сейчас?
– Счастлив? – переспросил он с неожиданной насмешкой. – Разве этим глупым и куцым словом можно выразить то, что я чувствую?
Он повернул голову и поцеловал ребенка, затем передвинул одну руку с тем, чтобы обхватить малыша покрепче, а другой достал из кармана носовой платок и громко высморкался. Ребенок даже не пошевелился. Глядя на них, Фрэнсис почувствовала, что сейчас лишится сознания. Она посмотрела вниз, на пол, мимо побелевших от напряжения костяшек своей руки, вцепившейся в матрац. Вот оно! То, чего она так ждала! Этот миг, когда Луис, не в силах совладать с собой, любовно целует их ребенка!
– Он прекрасен, – сказал Луис. – Он красивый…
– Да.
– Он выглядит таким смышленым…
– Конечно.
– Он похож на тебя.
– И на тебя.
– Да, – в восхищении проговорил Луис, – да, он похож на меня, разве нет? Он похож на меня!
Фрэнсис отпустила матрац и передвинулась обратно на середину кровати. Она сказала:
– Его зовут Антонио.
– Разве? Почему Антонио? У нас в семье нет ни одного Антонио.
– И в моей семье тоже.
– Тогда почему?
– Потому что мне нравится это имя. Потому что его легко произносить и англичанам. Потому что… – Она замолчала.
– Что? Потому что он сможет стать Энтони Шором, если захочет?
– Да.
– Но…
– Луис, – сказала она и с шутливым упреком посмотрела на него.
Он снова поцеловал ребенка.
– Он уже любит меня! Посмотри!
– Да.
– Ты восхитительная! – с неожиданной силой воскликнул Луис. – Ты замечательная. Ты такая молодец, что решилась родить этого ребенка!
У нее перехватило дыхание. Он стоял над ней, крепко прижав к себе малыша. На лице Луиса отражались сильные чувства, может быть, даже страсть. Но когда… но когда Фрэнсис подняла глаза, чтобы встретиться с ним взглядом, она поняла, и сомнений тут быть не могло, что эта страсть была больше не для нее.
ГЛАВА 22
„Моя квартира тоже расположена в многоэтажном доме, – писала Фрэнсис Барбаре, – и утром она залита солнцем, а балкон достаточно большой, чтобы держать там коляску Антонио. Кстати, оказалось очень нелегко найти здесь подходящую для мальчика коляску. Испанские коляски ужасные: все в рюшках, как будто специально сделанные для фламенко. Лиззи упала бы, увидев мою мебель, – она похожа на плохие декорации к „Кармен' в постановке самодеятельного театра. Но я не обращаю на это внимания. Главное, что в квартире светло и она удобно расположена. Рядом, в двух кварталах, отличные детские ясли при женском монастыре. Воспитательницы там монашки. Это очень кстати, поскольку в будущем месяце я
