потолками, Роберт и Лиззи решили, что Грейндж станет символом их успеха. Расширяющееся дело, приличный дом (просторный, но не вызывающий), четыре умных и сообразительных ребенка, растущий авторитет в городе – есть чем гордиться! И именно потому, что он часто об этом думал, Роберт и повесил в заново отремонтированном офисе „Галереи' фотографию Лиззи и себя в годы студенчества. Чтобы всегда помнить о том, как многого они достигли.
Фрэнсис впервые удивила их накануне крещения Дэйви. Они прожили в Грейндже уже почти год, и половина помещений в доме была окрашена в яркие, насыщенные цвета, которые так нравились Лиззи. Лестница – в желтый и белый, гостиная – в темно-зеленый, а перестроенная и расширенная кухня – в коричневый, бежевый и голубой.
Фрэнсис спросила Лиззи:
– Зачем вообще надо крестить Дэйви? Вы же не крестили остальных детей?
– Просто мне этого хочется. И Робу тоже. Теперь мы жалеем, что не крестили и других. Это как-то… как-то более традиционно…
Фрэнсис взглянула на свою сестру. Затем оглядела кухню, задняя дверь которой была открыта в залитый солнцем сад, а подоконники красиво заставлены горшочками с благоухающей геранью и кувшинами с петрушкой; посмотрела на пучки салата на столе, на красивые коврики на деревянном полу, на сверкающую новую посуду, на испанский подсвечник, покрытый зеленоватой патиной, и подмигнула Лиззи.
– Посмотри на все это, Лиззи. Ты становишься такой солидной гражданкой.
– Серьезно? Фрэнсис повела рукой.
– Посмотри вокруг себя!
– Мы ведь этого и хотели, – немного смущенно сказала Лиззи.
– Я знаю. А теперь вы хотите крестить Дэйви.
– Люди меняются. Мы тоже не могли не измениться. Нельзя же все время оставаться такими же, как и в двадцать пять.
Фрэнсис подошла к зеркалу, висевшему возле двери, ведущей в сад, и открыла рот.
– Что ты делаешь?
– Просто разглядываю свои зубы.
– Зачем?
– Мне кажется, что они выглядят такими же, как и прежде. И вообще, я не чувствую себя другой, не чувствую, что изменилась.
– Нет, но…
– Но нужно, наверное, учитывать, – мягко проговорила Фрэнсис, отходя от зеркала, – что у меня нет мужа и четырех детей, правда?
– Я не хотела сказать…
– Ладно, пойдем посмотрим на Дэйви.
Дэйви лежал в своей корзинке посреди родительской кровати, покрытый тонкой марлевой сеткой, как окорочен в кладовой. Они склонились над малышом. Он крепко спал, мягко посапывая, сжав в кулачки свои крохотные пальчики, похожие на креветки. Лиззи придерживала дыхание, чтобы случайно не разбудить сына. Фрэнсис подумала, как бы он себя повел, если бы открыл глаза. Стал бы плакать?
– Лиззи, – позвала она.
– Да, – откликнулась та, не сводя влюбленных глаз с Дэйви.
Фрэнсис выпрямилась и подошла к огромному шкафу, в котором хранилась одежда Лиззи. В его дверцу было встроено большое овальное зеркало. Оно давало мягкое, слегка размытое отражение, характерное для старинных зеркал.
– Я хочу тебе кое-что сказать.
Лиззи подошла к сестре. Они смотрели на свое отражение, стоя бок о бок, две высокие англичанки, с крепкой костью, широкоплечие, длинноногие, с густыми каштановыми волосами, постриженными в длинные „каре'. У Лиззи была челка, а у Фрэнсис волосы свободно падали вперед, наподобие раскрытого птичьего крыла.
– Мы не красавицы, не так ли?
– Нет, но мы достаточно симпатичны. По-моему, мы выглядим весьма привлекательно.
– Для кого? – спросила Фрэнсис. Лиззи взглянула на нее.
– Что ты собираешься мне сказать?
Фрэнсис немного склонилась вперед, к своему отражению. Она послюнила указательный палец и провела им сначала по одной брови, затем по другой.
– Я открываю собственное дело. Лиззи изумленно уставилась на нее.
– Ты шутишь?
– С какой стати я буду шутить? Лиззи взяла сестру за руку и сказала:
– Фрэнсис, пожалуйста, тщательно все обдумай. Что ты знаешь о том, как вести собственное дело? Ты всегда работала под чьим-то началом, была наемной служащей…
– Точно, – сказала Фрэнсис, – и теперь с меня довольно. – Она мягко высвободила руку.
