«Я буду хорошей... – горячо, как в детстве, обещала Катя в своей молитве. – Нельзя поддаваться гордости, алчности, похоти, гневу, зависти, лени, унынию... Еще чему? А, чревоугодию... Хотя с чревоугодием у меня все в порядке... – Она сбилась, вспоминая, какие еще есть смертные грехи. – В общем, я постараюсь не делать ничего такого, что причинит другим людям боль. Только, пожалуйста, господи, сделай так, чтобы с моим сыном все было хорошо!»
...На узкой улочке за церковью ярко светило солнце, когда Катя с бабой Лизой наконец вышли из церкви после службы. У бабы Лизы был вид человека, выполнившего чрезвычайно важную миссию.
Оглушительно чирикали воробьи, летая в кустах сирени, на которых уже набухли почки, летела пыль от сухого асфальта... Вся эта картина навевала покой и умиротворение.
– Как хорошо, да? – с улыбкой обратилась Катя к бабе Лизе. – И тепло, почти как летом...
– Нет, ветер еще холодный, – упрямо сказала старуха, поправляя на голове сбившийся платок. – А вот в шестьдесят четвертом, я помню, в середине апреля плюс двадцать пять было...
Поддерживая ее под локоть, Катя вела бабу Лизу домой.
«В самом деле, чего я боюсь? Прошло уже столько времени! Нелли с Германом перестали звонить мне... Наверное, их жажда мести давным-давно перегорела. Пора взять Мику домой», – решила Катя. И эта мысль наполнила ее необыкновенной радостью – она так соскучилась по сыну, так устала бояться...
А на другом конце города, в квартире со спущенными тяжелыми шторами, сидели в полутьме друг против друга Нелли и Герман.
– Неужели ты до сих пор продолжаешь к нему что-то чувствовать? – с отвращением спросил Герман у сестры.
Нелли в кружевном черном платке, который она теперь практически не снимала с головы, пожала плечами. Брат спрашивал ее об Алексее.
– Не знаю... Нет, я его не люблю, если ты об этом, – равнодушно ответила она. – Просто интересно было бы знать, где он сейчас.
– Где-где... У
После первого апреля Алексей так и не заходил больше домой. Правда, позвонил несколько раз, пытаясь узнать, как дела у Нелли, но, разумеется, она не стала с ним говорить.
– Да, у нее... – кивнула устало Нелли. – Ты прав.
Она попыталась представить, что сейчас делают Алексей и та женщина. Наверное, в этот солнечный воскресный день они проводят время вместе. Смеются, говорят друг другу нежности. «Как я рада, что ты стал наконец-то моим!» – с восторгом произносит
Нелли вздрогнула, отгоняя от себя возникшую перед мысленным взором картину. У нее никаких надежд на счастливое будущее не было.
– Что ты? – с беспокойством спросил ее брат.
– Так, ничего... – пожала она плечами. – Мысли всякие...
– А ты не думай, – сказал он. – Мыслями ничего не исправишь. Надо дело делать.
Сквозь тяжелые шторы пробивались солнечные лучи. И медленно кружилась золотая пыль над освещенной полоской паркета...
– Нет, это ужасно! – с досадой воскликнула Рита. – Она даже никаких вещей не передала! Эту рубашку давным-давно пора стирать.
Мика стоял посреди комнаты и пытался оттереть пальцем пятно неизвестного происхождения, которое расползлось у него на рубашке как раз на животе. Его джинсы тоже были не в самом идеальном состоянии.
– Это, кажется, машинное масло, – задумчиво произнес он. – Па, помнишь, мы вчера под капот лазили?..
– Да, точно! – согласно кивнул Ганин. – Вот именно тогда ты его и посадил!
– Да какая разница, откуда взялось пятно! – рассердилась Рита. – В общем, Ганин, купи ему еще одежды.
– Я? – с недоумением спросил Ганин.
– Ну не я же! Мне к завтрашнему дню статью на-до закончить – у меня времени нет по магазинам бегать... В конце концов, чей это ребенок?..
Вопрос был, что называется, риторическим и не требовал обязательного ответа, но Григорий Ганин тем не менее поспешно ответил:
– Мой, конечно.
– Вот и иди с ним в магазин!
У Ганина тоже было полно работы, но он часть ее переложил на плечи своего помощника, а часть отложил на потом. Соломоново решение.
– Ладно... – пожал он плечами. – Мика, собирайся.
Первое время Ганину было как-то неловко выходить из дома вместе с Микой. Не то чтобы он боялся каких-то там неведомых врагов, о которых упомянула Катя, – вовсе нет. Ганин никогда и ничего не боялся, а сейчас был абсолютно уверен в том, что с сыном ничего не случится.
Дело было в другом.
