– У меня к тебе просьба... – Я достала из сумочки небольшой сверток. – Положи маме на могилу. У меня не получится... как только я к ней прихожу, начинаю плакать, плакать... не могу остановиться, а это для меня важно. Положи!
– Что это? – хмуро спросил он, разворачивая сверток. – Ничего себе!
Золотом блеснули в его руках Костины кудри. Я их вымыла, расчесала, перевязала новой лентой – настоящие царские кудри.
– Да это ж человеческие волосы! – присвистнул Глеб, вертя в руках содержимое свертка. – Какой-то шиньон... Оль, признавайся – с кого сняла скальп?
Он шутил, но как-то печально, через силу – всякое упоминание о матери вызывало в нем грусть и тревогу.
– Инесса знает... это не волосы, а символ.
– Символ? Ну ладно... – сказал он, складывая сверток в карман. – Все секреты какие-то у вас с матерью были... Слушай, Оль, что еще ты от меня скрываешь?
– Больше ничего.
Я видела, что ему любопытно и он хочет спросить меня о волосах – чьи они, что за символ, но не решается. Я бы хотела ему рассказать, но не могла – по крайней мере сейчас, когда всякое упоминание о дружбе с Инессой тоже выводило меня из равновесия. Но ему было проще – он уже настоящий мужчина, я же – всего лишь слабая женщина, которая решилась наконец переменить свою жизнь.
Борис ехал впереди, время от времени оглядываясь на нас.
– Ты такой огромный, лохматый... на Чингачгука похож. Господи, каким же ты будешь, когда вырастешь... – печально пробормотала я.
– Я уже вырос! Я на Франсуа похож...
– На кого? Ах, на Франсуа Боле... Что-то есть.
– Правда? – обрадовался он.
– Вам надо сейф купить, спрятать туда ценные вещи. Кстати, ты бабушке с дедушкой говорил?
– Что?
– Что котенок... ну, что статуэтка принадлежит резцу Челлини?
– Не стали мы про резец этот... а зачем? Вдруг бабка продать захочет – «такие деньги, такие деньги... с такими деньгами можно в Гарвард поехать учиться!» – он очень забавно передразнил Любовь Павловну. – Бог с ними, с деньгами. Пусть котенок стоит у нас. Как память о папке. И вообще... много ты знаешь людей, у которых дома такие вещи есть?
– Не очень...
– Вот-вот, – назидательно сказал он, а потом словно бы спохватился. – Все-таки жаль, Оль, что ты уезжаешь. Осталась бы... Что ты там делать будешь?
– Буду что-то делать, – пожала я плечами. – Работать. Может быть, тоже учиться пойду. Я ведь не такая старая?..
– Да господи... – всплеснул он руками. – Уж ты-то... А куда? Я тебя совершенно не знаю, если подумать – кто ты, что ты, какие у тебя склонности?
– Надеюсь, не порочные, – усмехнулась я. – Я бы в медицину пошла, людей бы лечить стала. Инесса находила во мне какие-то журналистские способности, но это... не совсем так.
– А вдруг она не ошибалась? Вдруг ты и вправду можешь писать? – оживился Глеб. – Мы вместе поступим в Литературный институт...
– Мамочки... ну ты скажешь! – Я скорчилась от смеха. – Глеб, голубчик... нет, ты не обижайся...
– А что? Многие врачи были писателями – Чехов там, Булгаков...
– Сколько ж тогда этих писателей будет – куда не плюнь, везде писатели! Нет уж, это дело я тебе оставляю.
– Надоел мне этот жанр фэнтези, – вдруг заявил Глеб. – Я бы что-нибудь такое написал – про того же Франсуа, про Ника из Америки...
– Нашел про кого – про Ника! – вознегодовала я.
– А что? Очень интересный тип! Хотя у меня уже готова работа на конкурс – как доблестный рыцарь Артуаз борется с гоблинами и прочей нечистью...
– Очень модно нынче, – кивнула я.
– Ты таких книг не читаешь?
– Глеб....
– Что?
– Глеб, у тебя был кто-нибудь? – спросила я.
От неожиданности он даже запнулся и ответил не сразу, с усилием:
– Да-а... Настенькой ее зовут. А что?
– А если дети?
– Да ну тебя... я же не дурак! И она не дура...
