так же беззвучно заплакала. Непослушной рукой отогнала от лица мошкару.
Некоторое время она лежала, приходя в себя, и постепенно ледяной холод уходил из ее тела, оставляя только тупую, саднящую боль. Потом приподнялась на локте – весь ее комбинезон был изорван в клочья, вероятно, это произошло тогда, когда ее тащило по камням на первом речном пороге. Из самой большой прорехи торчало колено – багрово-синего цвета, из широкой ссадины мелкими капельками сочилась кровь. Ева пошевелила ногой. «Ничего, это всего лишь синяк! Руки-ноги целы...» На затылке была огромная шишка, и слегка щипало лоб – вероятно, на нем тоже была ссадина. Но эти травмы показались Еве совсем незначительными и даже смешными. Что такое эти ссадины и шишки по сравнению со смертью, которой ей только что удалось избежать!
Она встала и тут же упала – ноги дрожали, не слушались ее. Встала снова и побрела вперед, подальше от этой чертовой Синички. Почва была болотистой, слишком мягкой – ноги утопали в ней по щиколотку, и сзади оставались следы, заполненные водой. Некоторое время Ева шла, ни о чем не думая, а потом опомнилась – это же тайга, тут и заблудиться недолго...
Остановилась и огляделась. «Надо идти вдоль реки, вверх по течению... Реку я не перейду (упала-то я с того берега), но зато вполне смогу добраться до того места напротив, с которого свалилась. А там уж как- нибудь... Тоня людей позовет, отца своего, например... Ну не мог же Телятников и на нее руку поднять!»
Ева пошла вдоль реки, стараясь не терять ее из виду. Теперь Синичка была ее ориентиром, ее спасением. Правда, вдоль берега росли кусты, и сквозь них чрезвычайно трудно было продираться. Мелкие колючие ветки лезли в лицо, норовили хлестнуть по щекам. И ноги вдруг стали проваливаться все глубже и глубже...
Она остановилась – ноги медленно засасывало в почву, усыпанную ржавыми листьями. Еве стало страшно – она рванула назад, земля под ней зачавкала, точно норовя проглотить ее. «Нет, здесь не пройти... Обойду-ка я лучше это место!» – благоразумно решила она.
Ева пошла в сторону, потом сделала еще небольшой крюк, стараясь не останавливаться на одном месте. Ни тропинок, ни дорог...
Впереди лежало огромное, черное дерево, местами поросшее серым мхом, со страшными вывороченными корнями. Ева обошла его и вдруг услышала какой-то треск неподалеку от себя. Кто-то ломился от нее сквозь кусты, но кто, она так и не успела рассмотреть. Ева обмерла, пытаясь справиться с волной страха, накатившей на нее. «Медведь... Это медведь, точно!» И подумала: «Наверное, лучше утонуть в реке, чем погибнуть в пасти зверя. Огромного, черного, с маленькими свиными глазками и длиннейшими когтями». Представила, как захрустят ее косточки на его клыках, зажмурилась, затрясла головой, а потом побежала в противоположную от треска сторону.
«Нет, так не годится... – через некоторое время снова опомнилась она. – Так и заблудиться недолго! Если вверх по реке идти не удается, то пойду вниз по течению. Наверняка на какую-нибудь деревеньку наткнусь!»
Откуда-то из книг Ева помнила, что путешественнику в незнакомом месте надо непременно держаться реки – та обязательно куда-нибудь выведет.
Она повернула назад. Шла довольно долго и, по расчетам, должна была уже быть на берегу Синички. Но ничего подобного – даже шума воды почему-то не было слышно!
Монотонно звенела у лица мошкара – мелкая, самая противная. Ее было как-то особенно много – наверное, привлек запах крови от ссадин. Ева отдувалась и отмахивалась от назойливого гнуса, постепенно приходя в ожесточение. Мокрая, тяжелая одежда липла к телу. По-хорошему, надо было остановиться и выжать ее как следует, но Ева представила себя раздетой, в облаке мошкары, и ужаснулась. Ногам тоже было противно в мокрых, скользких кроссовках.
Постепенно темнело. В темно-серых, густых сумерках, наполненных звоном насекомых, было страшно и неприятно. «А если я не найду никакой деревни? Что же – ночевать теперь в тайге?!»
Она пошла еще быстрее, отмахиваясь от мошкары. Та лезла в рот, в нос, забивалась за воротник, жалила и кусала. Защитного крема и отпугивающего лосьона (они не особенно помогали, но все же!), которыми Ева активно пользовалась с того самого момента, как вылезла из вертолета в тайге, у нее сейчас не было.
Доведенная до отчаяния, она вспомнила о другом средстве, тоже когда-то слышанном или прочитанном, – мазать лицо и открытые участки тела грязью. Зачерпнула из-под ног черной скользкой жижи и принялась усердно наляпывать ее на себя. Никакого отвращения или неудобства она не чувствовала, поскольку самым главным неудобством были мошки.
Совсем стемнело.
Темнота вокруг была полна звуками и шорохами.
Еву бил мелкий озноб. «Залезть на дерево и на нем переждать ночь?» Мысль была неплохой, единственным минусом было то, что уставшая, измученная донельзя Ева, заснув, непременно бы свалилась с него и тогда бы уж точно переломала себе кости.
Она боялась признаться себе в том, что заблудилась. Теперь, когда она удалилась от реки, были потеряны все ориентиры. Она ничего не знала о том, как следует вести себя в подобной ситуации, как выживать в тайге.
Ева присела под дерево, прижалась спиной к его стволу. Грязевая корка, засохнув, стянула лицо. Перед глазами то и дело вспыхивали какие-то огни – Ева не выдержала и закрыла их. Сон моментально охватил ее, она едва успела подумать перед тем, как погрузиться в черную бездну: «Будь что будет...»
Очнулась на рассвете от криков птиц. Спросонья хотела бежать и кричать, зовя на помощь, но горло распухло, язык с трудом шевелился во рту. После ночной прохлады Ева была вся в росе, от сырости и неудобства ныла поясница. Солнце стало пробиваться сквозь листву, но, странное дело, теплей Еве не становилось.
Она снова пошла вперед, чувствуя, как собственное тело перестает ей подчиняться. Хотелось пить – и она слизнула немного росы с листьев.
Она шла и шла, тупо переставляя ноги. Увидела на поляне заросли малины и с жадностью набросилась на них, отмахиваясь от мошкары, которая так и вилась над головой. У малины был какой-то противный, горький вкус, словно она уже успела наглотаться этих противных мошек.
Потом вспомнила, что медведи тоже очень любят малину, и, спотыкаясь, побежала прочь с поляны.
К полудню у нее дико разболелась голова. Есть уже совершенно не хотелось, только пить. В какой-то момент Ева словно увидела себя со стороны – жалкое, грязное создание в лохмотьях, со слипшимися волосами. И засмеялась, но смех ее прозвучал как невнятное, хриплое мычание.
После полудня лес начал немного редеть, и идти сразу стало легче. В общем, Ева двигалась вперед, особо не заботясь о том, в какую сторону несут ее ноги. Она видела белок, один раз перед ней огненной стрелой мелькнула лисица, коротко тявкнув в ее сторону.
К вечеру у Евы были совершенно стерты ноги, но останавливаться она не хотела, потому что все еще надеялась выбраться хоть к какому-то жилью.
Поела той мелкой травы, которая называлась «заячьей капустой» или еще – «кислицей». Устроила себе нечто вроде шалаша и ночь проспала в нем. Сквозь беспокойную дрему слышала, как кто-то ходит рядом и как будто вздыхает. Действительно здесь кто-то был или нет – Ева так и не поняла.
В начале третьего дня голова болела просто невыносимо, дыхание с хрипом вырывалось из легких. Теперь Еве было жарко, нестерпимо, невероятно жарко, и мелкая дрожь сотрясала все тело.
Она была совершенно одна, но мозг все время рисовал перед ней яркие картины. Она говорила с какими-то людьми, спорила с кем-то, потом поймала себя на том, что беседует с Ирмой, заказчицей из Нью– Йорка, – та требовала сделать какую-то особенную куклу, а Ева доказывала ей, что «этот проект совершенно не в ее стилистике».
Потом появился Даниил, и Ева страшно обрадовалась ему, а потом набросилась с упреками: «Почему ты не рассказал мне об Иве?» – «Зачем?» – «Затем, Михайловский, что я по твоей милости попала в совершенно дурацкое положение!» – «А много ли ты мне рассказывала?» – усмехнулся тот. «Пожалуйста... Я все тебе расскажу, только ты не вздумай меня ревновать. Я встречалась с Яриком, но между нами ничего не было – я от него сбежала. Знаешь, эти бывшие любовники... Правильно же говорят, что в одну реку нельзя
