– А вам не холодно?
– Холодно, – призналась Дуся, которая к тому моменту уже перестала стесняться своей наготы и воспринимала ее как нечто естественное. – Нарисуйте меня на фоне какого-нибудь тропического пейзажа, чтобы я согрелась. Или в виде Жар-птицы...
Карасев взял палитру, подошел к Дусе и кисточкой провел золотисто-оранжевую линию на ее предплечье.
– Щекотно... – неслышным голосом произнесла Дуся.
Еще несколько мазков – и линия превратилась в стилизованный кленовый лист. Потом были еще листья, цветы, гроздья цветов, поющие райские птицы, разноцветные бабочки на бедрах и плечах...
– Тело – как холст... нет, даже лучше всякого холста. Я вас уверяю, Евдокия Кирилловна, когда-нибудь это станет повальным увлечением.
Карасев изрисовал ее краской всю – уже даже невозможно было разобрать, где птицы, а где цветы, все сливалось в сплошной пестрый фон.
– Вам нравится... тебе нравится?
– Да, – сказала она. – Надеюсь, твой Семен сегодня закрыл дверь?
– Я его убью! – Он положил ей ладонь на грудь.
– Ой, осторожнее, краска сотрется...
Они обвенчались сразу после Пасхи.
Об Андрее Дуся старалась не думать. Прошло довольно много времени, и она получила письмо от него. Хорошее письмо, которое словно освободило ее душу. Он здоров, он счастлив. Он прощает ее.
Дуся и про себя хотела сказать, что она счастлива. Так оно и было, особенно первое время... Но потом что-то стало неуловимо меняться – сначала неощутимо, потом все сильнее. Это можно сравнить с часами, стрелки которых отстают – одна или две потерянные минуты ничего не меняют, но потом, когда количество этих минут увеличивается... Вот ты не успел сделать что-то важное, вот близким людям вовремя не сказаны слова любви и прощения...
И дело вовсе не в работе – успехи Дуси в театре были бесспорны, трудолюбие и талант всеми признаны. А вот Карасев как будто начал мешать ей. Он не всегда понимал ее. В самом деле, нет ничего более далекого, чем близкие понятия. Разница на первый взгляд несущественна, а стоит приглядеться – она раздвигается до размеров пропасти. Они с Иваном Самсоновичем оба принадлежали к миру искусства, но у каждого были свои задачи, которые решались своими способами.
Через несколько лет они расстались – тихо, мирно, пожав на прощание друг другу руки.
– Ты была слишком хороша для меня, – сказал Карасев. – Кто я? Жалкий маляр. А ты – царица...
Она улыбнулась польщенно. «Уж лучше одной, чем так-то...» – подумала она.
* * * Дусе Померанцевой исполнилось двадцать восемь лет. Она была молода, невероятно хороша и очень популярна. Шел тысяча девятьсот тринадцатый год. Вокруг царили мир и благоденствие. К тому же Дуся влюбилась в своего коллегу, актера...
Начало сентября выдалось на редкость выразительным – деревья как-то дружно, словно сговорившись, оделись в золото и пурпур. Москва выглядела роскошно, и всякий прохожий дивился торжествующей вокруг красоте.
Дуся шла по бульварам от самого Страстного, никуда не торопясь. Она несла в своей груди счастье, боясь расплескать его суетливым движением, и не сомневалась, что счастье настоящее.
Она набрала целый букет кленовых листьев – от бывшего мужа в ней сохранилась любовь к цвету. Дуся думала о своем возлюбленном. Недавно они играли в одном спектакле: он – героя, она – героиню, и по сюжету им надо было целоваться... Он целовал ее по-настоящему, и публика в тот момент сидела не дыша, потому что всякий мечтал о такой любви.
«Отчего не поблагодарить бога за такое счастье?» – подумала Дуся.
В церковь она ходила редко – все некогда было, да и не страдала она фанатичной религиозностью, заставляющей верующего шептать молитвы и бить поклоны... Она даже была немного суеверна, впрочем, как и всякая актриса.
На ее пути оказалась маленькая церковь, спрятавшаяся в переулочке, откуда доносился бодрый колокольный благовест.
Прижимая к груди букет из листьев, Дуся вошла внутрь, перекрестилась. Ожидавшие службы люди вдруг обернулись к ней, зашептались. Со многими она была знакома. «Что это? – удивилась Дуся. – Почему они так на меня смотрят?»
Из царских врат вышел священник в полном облачении. Глаза его были устремлены вверх, риза горела золотым огнем в потоке солнечного света, льющегося сквозь окно сбоку. Он произнес первые слова молитвы – от его голоса Дуся вздрогнула, похолодела. Это был он, Андрей.
Священник опустил голову, и глаза его встретились с Дусиными. Странно, невероятно, но факт – он посмотрел прямо ей в глаза, хотя на службе присутствовало множество людей...
«Постыдились бы, – шепнула ей на ухо одна старушка, вдова известного профессора. – Это его первая служба».
«Господи, прости меня!» – прошептала Дуся и попятилась назад, теряя листья из букета. Теперь она поняла, почему публика смотрела на нее столь недоброжелательно – все знали ту историю, которая произошла с Андреем несколько лет назад, все сочувствовали ему. Естественно, что ему, а не
