– Ладно, ладно! – поднял руки парень. – Но ты точно уверен, что он прибежит?
– Да точно, точно! – рявкнул Куч. – Глазом моргнуть не успеешь, как этот бычара будет здесь! Ну, все. – Он остановился на гребне дюны. – Я пошел, а ты…
Куч осекся. Тело его напарника плюхнулось на песок за гребнем и покатилось по склону, расплескивая кровь из пробитой груди.
Хорошо, когда полно времени подкрасться. Можно ударить точно в сердце. Едва заметный призрак нимба даже не успел налиться красным – просто пропал.
Куч обернулся к Лехе. Медленно-медленно. Даже не пытаясь сопротивляться. Знает, что все равно ничего не сможет сделать… Просто глядел на Леху.
Леха тоже замер. Один удар – и все. Но какое-то нездоровое любопытство не давало это сделать. Как завороженный, следил за Кучем.
– Опять ты…– прошипел Куч.
С такой ненавистью, что Леха подался назад. Почти кожей почувствовал, как окатила волна дикой злобы.
– Ну чего, чего ты ко мне привязался?! – заорал Куч. – Я тебя трогал?! Я же тебя уделаю, сволочь! Пусть не сейчас, но я тебя достану! Понял?! Достану! Так достану, что ты…
Леха наконец-то пришел в себя и ударил.
Скальная стена поднималась из-за вершин дюн все выше. Скалистый берег песочного моря. Но чем выше и ближе становилась стена, тем медленнее ступали ноги.
До Алисы и ее товарок уже рукой подать. И теперь-то ничего не мешает подойти к ней и поговорить…
Поговорить…
По ослепительной синеве скользнул черный силуэт, и на песок упала Алиса. Пробежала, гася скорость. Медные перья сверкают под солнцем, как расплавленное золото, и вся она – бодрая, радостная, веселая. Новорожденный феникс, только что выпорхнувший из колыбельного огня.
– Лешка! Ну наконец-то! Где же ты пропадал столько! Я…
Она осеклась, глядя на Леху.
Леха чуть не пятился от нее. Что угодно отдал бы, лишь бы не нужно было рассказывать ей, что…
Она поняла и без слов. Поникла, стала будто ниже ростом.
– Совсем-совсем ничего нельзя сделать?…
– Нет. Это была не Тхели, я… – Леха сглотнул и замолчал.
– Совсем ничего… – пробормотала Алиса едва слышно. Она смотрела уже мимо Лехи. Взгляд затуманился, застыл. Замер на дюнах, на пустыне, тянущейся и тянущейся до самого горизонта. Такая же бесконечная, как минуты, часы, дни, месяцы, годы, на протяжении которых ей не выбраться отсюда…
У нее задрожали губы.
– Лис… – осторожно начал Леха.
– Ничего, ничего! – вдруг тряхнула она головой. Закусила губу, пытаясь унять наворачивающиеся слезы. – Ничего! Сейчас поднимемся, сопли подберем, юшку подотрем и дальше выдюживать будем, потихонечку…
Она очень старалась, но ее голос дрожал от слез.
Леха скрипнул зубами. Подкатил комок к горлу, самому выть хочется!
И от этого еще хуже. Только самому еще не хватало распустить нюни…
– Не надо, Лис, – попросил Леха.
Но она словно не слышала. Взгляд опять оцепенел, а от маски хорохорящегося воробья не осталось и следа.
До боли хотелось успокоить ее, сказать что-то теплое…
Но нельзя. Чем больше будешь успокаивать, тем глубже разбередишь, тем больнее ей сделаешь. Так будет только еще хуже.
Лицо гарпии заострилось, одеревенело. Лишь губы мелко-мелко дрожали. Мелко и часто. Вот-вот сорвется в дикую истерику.
Надо ей что-то сказать… Хоть что-то, пока еще не поздно… Но что?! Начнешь успокаивать, тут же сорвется. Потому что слова – это всего лишь слова. Ничего не меняют, лишь бередят… Черт возьми! Взял бы ее срок на себя, если бы это можно было сделать! Только это невозможно… Невозможно даже просто обнять ее и прижать к плечу, будь оно все проклято!
Алиса уже не сдерживала слез. Деревянная маска таяла, а из-под нее проступала первая волна отчаяния – того безысходного отчаяния, которое уже не остановить, которое, если началось, разбивает человека. Превращает еще хорохорящегося воробья в вечно трусливую синичку… Безвозвратно. Навсегда.
– Лис, у тебя тушь потекла.
Алиса вздрогнула, нахмурившись:
– Потекла? Где?…
