Шаг во тьму

тридцати с хвостиком. А у этой – семьдесят пять. Получается, совсем старуха должна быть.

Они, правда, чертовски хорошо сохраняются, больше двадцати пяти мало кому дашь… Но все равно, время должно брать свое. Оттого и любовь к смазливым молоденьким мальчикам, наверно. Так что рука протянута не из вежливости, в самом деле пригодится…

Сначала я решил, что просчитался дважды. Не только с волком.

Похоже, кроме хозяйки, двух слуг и волка в доме есть еще и девчонка-служанка. И вслед за стройным женским силуэтом – она едва коснулась протянутой руки и выскользнула из машины мягким, почти кошачьим движением, и таким же легким и упругим шагом пошла дальше, взмахнув руками и сладко потягиваясь, – сейчас появится еще одна, настоящая…

Но блондин развернулся и глядел на девушку.

Узкая юбка чуть ниже колена, приталенный жакет из черного бархата, под ним что-то белое с подобием банта между отворотов. А движения… Лет на двадцать с хвостиком. Ну, пусть двадцать пять. Ну, пусть тридцать – иногда и лучше сохраняются. Но никак не больше тридцати пяти!

Ни черта не понимаю…

Она остановилась, не дойдя до лестницы. Оглянулась, словно не находила чего-то.

– Харон!

Я вздрогнул. В этой неживой тишине сотня метров ничего не значила. Голос, на удивление грудной для такой худощавой фигурки, будто над самым ухом.

В доме открылась дверь, в светлом проеме чернела фигура кавказца.

– Ты кормил его? – спросила женщина.

Темный силуэт мотнул головой.

– Нет его в доме, бегает где-то…

– Хм?..

Она чуть склонила голову. Наверно, и бровь взметнула, этаким отточенным движением. Но издали не видно – и, честно говоря, увидеть не хочется. Никогда. Только бы убраться отсюда…

– Харон!

На этот раз она не просто назвала имя, а позвала. В ленивом прежде голосе прорезались стальные нотки. Окрик вышел хлесткий, как щелчок хлыста.

Она, блондин и кавказец постояли, слушая. Но тишину ничто не нарушало. Никакого треска сухих листьев под лапами волка, несущегося на зов. Только тишина.

Женщина уткнула кулачок в бок, нетерпеливо переступила ногой. И стала медленно разворачиваться, окидывая взглядом вокруг – будто пыталась высмотреть волка, несущегося к ней из-за деревьев. Только я знал, что она не смотрит…

По крайней мере, не глазами. А я был от нее меньше чем в сотне метров.

Странно, но страха не было. Может быть, потому, что теперь от меня мало что зависело. Я знал, в чем мой последний шанс, и отдался на волю рефлексов, давно вбитых в голову.

Закрыв глаза, уткнулся лицом в листву и расслабился. Полностью, до последнего мускула. И выгнал из головы все мысли, все опасения…

Лишь темнота и запахи листвы, земли, осени…

Запахи, только запахи вокруг – и больше ничего. Ни страха, ни мыслей, ни меня самого…

Лишь запах листвы…

А потом повеяло холодком.

Холодное касание по вискам изнутри. Мимолетное, как пальцы слепого, привычно обегающие давно знакомые предметы. Чуть коснулись и тут же пробежали дальше… и вернулись.

Потому что наткнулись на что-то, чего тут не должно было быть. Чему тут не место.

Зацепились внутри моей головы. Коснулись тверже, с интересом…

Я еще сильнее уткнулся лицом в листву. Зарылся в нее носом до самой земли, где пахнет сильнее. Нырнул в запах, отбрасывая от себя все прочее… Во всем мире нет ничего, кроме этого прелого запаха.

Только этот запах, распадающийся на разные струйки: дубовая листва, кислинка земли, далекий- далекий, едва заметный привкус засохшей травы…

Холодок в голове изменился… и пропал.

Но всего лишь на миг. И тут же виски стиснуло ледяными тисками. И накатил страх. Дикий, чудовищный страх. Я забыл про запах, я забыл про все.

Тиски разжались, касание пропало – я едва заметил.

В мире не осталось ничего, кроме ужаса. Все тело напряглось, мышцы стянулись в натянутые тросы, готовые швырнуть меня с места, унести прочь.

Бежать отсюда, прочь! Быстрее! Прямо сейчас!

Я дернулся от земли, вскакивая – тело само поднималось, чтобы унестись прочь, но я заставил себя остановиться.

Бежать! Прочь отсюда!