— Это же Барри. Это его работа. Если каждый раз тревожиться, к чему было выходить за него замуж? Нервов не хватит. — Она делает новую глубокую затяжку. — Так ты вчера переспал с Джен?
— С Пенни.
— Правда? Молодец!.. Что? Не молодец?
— У меня такое чувство, что я никогда не смогу лечь в постель с кем-то новым без размышлений, без раздумий. В голове будет все время тикать: я не с Джен.
Венди пожимает плечами:
— Перемелется.
Снизу доносится стук парадной двери. Спустя мгновение показывается Линда — выйдя из нашего дома, она направляется к своему. Останавливается на дорожке, подставляет лицо ласке утреннего ветерка.
— Она сегодня рано, — замечает Венди.
— Она не пришла, а уходит.
— Что? Ты о чем? Шутишь?
— Говорю, что вижу.
— Не может быть! Ты уверен?
— Я уже ничему не удивляюсь.
Венди молча переваривает информацию.
— Что ж, в этом есть какой-то смысл, — произносит она.
— Какой-то — наверняка.
— Ну и? Как нам к этому относиться?
— Никак. Онеметь.
Сестра размышляет, постукивая сигаретой по губам.
— Верно, — наконец произносит она. — Уже онемели.
Птичка, та самая — не то кардинал, не то малиновка — срывается с ветки и уходит в резкое пике, к самой земле, а оттуда, поймав струю воздуха, взмывает на следующее дерево. Вот бы и мне так научиться. Почувствовал себя где-то с кем-то неуютно, поймал попутный ветер — и ты уже в другом месте. Я бы так давно до Австралии долетел.
— Ты спала с Хорри.
— Он рассказал?
— Я вчера утром тоже на крыше сидел. Видел, как ты возвращалась, полная раскаяния.
Она пожимает плечами:
— Делов-то!
— Ты изменила мужу.
Венди вздергивает брови, явно готовится что-то выпалить в ответ и — осекается. Такое с ней бывает редко. Но на гребне крыши сдержанность все-таки не помешает.
— Хорри там уже бывал.
— Так у тебя как в английском суде? По прецеденту?
— Ага.
— В таком случае половина твоих одноклассничков могут качать права.
Засмеявшись, она тушит сигарету о шифер.
— В другой вселенной, в той, где у Хорри целы мозги, мы с ним — муж и жена. Могу я в кои-то веки туда наведаться?
— Как у тебя все просто.
— Вселенная-то моя, я и устанавливаю правила.
Где-то за спиной, внизу, хлопает задняя дверь. Мы оборачиваемся.
У глубокой части бассейна стоит Трейси. На ней закрытый черный купальник. Трейси ныряет практически без брызг. Гребки у нее размашистые, стильные. Она плавает взад-вперед, точно робот, а в очередной раз доплыв до стенки, совершает изящный кульбит — ну просто как на Олимпийских играх. Даже смотреть на нее и то утомительно.
— Бедняжка, — произносит Венди.
Трейси рассекает гладь бассейна, точно акула, а мы с Венди, непривычные ни к изяществу, ни к дисциплине, восседаем над миром и наблюдаем за Трейси с нашего насеста. Мне — уже не впервые — приходит в голову, что она заслуживает лучшей доли, чем жить с Филиппом и общаться с нашей семейкой. Хорошо бы ее кто-нибудь, пока не поздно, вызволил из этой западни.
Глава 34
Навещать скорбящих нужно умеючи. Главное — не заявиться во время затишья, когда есть риск оказаться один на один с пятью страдальцами, сидящими шиву, которые, если б не ты, давно бы встали со своих низеньких стульчиков, размяли затекшие ноги, прохрустели просевшие позвонки, приняли душ, да и перекусили, в конце-то концов. Самое надежное время для визита — вечер, после семи, когда все уже сыты, а в гостиной полно народу. По будням днем — мертвый сезон. По воскресеньям — как повезет. Попробуйте подъехать и посчитать, сколько машин припарковано возле дома. Если звезды вам улыбнутся, в гостиной уже будет мирно журчать беседа и вам не придется высасывать тему из пальца. Потому что на самом деле никогда не знаешь, о чем можно разговаривать с родственниками усопшего и о чем нельзя. Где пределы дозволенного.
Кстати, о пределах дозволенного. Похоже, в одежде — что открыть, что прикрыть — мать меры не знает. Есть старинный афоризм: достойная речь, как женская юбка, достаточно коротка, чтобы удержать внимание слушателя, и достаточно длинна, чтобы объять предмет. Так вот, мамина джинсовая юбчонка на речь никак не тянет, она скорее похожа на короткий пошлый анекдот, из тех, что люди так любят слать друг другу по электронной почте. Еще на ней обтягивающая черная майка с тоненькими лямками, больше похожая на неглиже. Короче, мать выглядит точно стриптизерша на пенсии.
За эти дни у нас, казалось бы, перебывали все знакомые и едва знакомые. Ан нет. В воскресенье гости приходят с утреца, желая побыстрее покончить с этой тягостной обязанностью и освободить последний сухой и теплый выходной для чего-то более приятного. Тем не менее сидят подолгу, словно вовсе никуда не торопятся, а теннисные ракетки, клюшки для гольфа и купальники покорно дожидаются своего часа в багажниках.
Появляется Стояк в компании приятелей Пола, тоже бывших спортсменов и качков, и затевается разговор о командах и об идеальной бейсбольной лиге, лиге их мечты, до которой нам — как до луны. Жены сидят рядом и улыбаются скучающе-снисходительно: пусть лучше мужья болтают о бейсболе, чем шляются по любовницам или проституткам. Стояк — в джинсах, футболке и сандалиях. У крутого современного рабби выходной. Здесь и его жена Эмили, миловидная тихая женщина с вечной тревогой в глазах и намеком на улыбку, которая так никогда и не разгорается. В этой компании теперь принято шутливо извиняться перед рабби, если кто выругается или отпустит скабрезную шутку. Поэтому извиняются они непрерывно. А он бы и рад длинно и смачно выругаться в ответ, но — должность не позволяет. Вокруг-то сидят его прихожане!
— Привет, Джад, — обращается ко мне Дэн Рейс. — Как поживает Уэйд Буланже?
— Что? Кто?
— Ну этот, ведущий. «Вставай-мужик». Ты разве не с ним работаешь?
— Уже нет.
— Жаль. Обожаю этого парня. — Дэн корчит рожу и хрипло, в нос, произносит: — Вань-кааааа, встань-кааааа!
— Угу, похоже. — Я киваю.
— Правда?
— Один к одному.
