пошевелил бровями, словно они у него были такими же густыми и черными, как у Леонида Ильича.
— Похож! — воскликнул кто-то в очереди.
А Алеша еще и заговорил невнятным голосом Брежнева. Точно копируя его косноязычные интонации. При этом он, как бы невзначай, поворачивался лицом ко всем участкам очереди, чтобы каждый из томящихся в ожидании пива мог разглядеть точность его пародии. Я знал этот анекдот, но Алеша где-то с середины приплел кусок другой смешной истории. И еще раз продемонстрировал, как Леонид Ильич шествует на трибуну мавзолея, уже вне всякого сюжета. Он тянул анекдот, откладывая его развязку, импровизируя и заставляя слушателей смеяться на каждом неожиданном повороте сюжета.
— …а секретарша и отвечает Брежневу: «Дорогой Леонид Ильич! Кормят меня в Белом доме хорошо, не обижают… Вот только мой новый шеф Рейган требует, чтобы я одевала юбку все короче и короче. Так что скоро станут видны мои волосатые яйца и кобура…» — наконец выпалил Алеша.
«Разогретая» очередь грохнула хохотом.
— А теперь еще про Петьку и Василь Иваныча расскажу! — воодушевленный успехом, заявил Алеша. — Или лучше про Вицина-Моргунова-Никулина?..
Но тут заветное окошечко открылось, и угрюмая продавщица начала отпускать пиво раньше, чем ожидалось. Очередь задвигалась.
— Фингал-то откуда?.. — поинтересовался у Алеши немногословный здоровяк, стоявший ближе других.
— Ментовской беспредел, — всплеснул руками Алеша, жестом трагического клоуна. — Так отоварил нас здешний начальник…
— Ладно, рассказывай дальше, про Петьку и Василь Иваныча! Беру вам пива. Насмешил, — кивнул здоровяк.
И через две минуты Алеша уже бережно сдувал с края своей кружки приставший тополиный пух.
— «Жигулевское»!.. — произнес он мечтательно.
Мы стояли за шатким буфетным столиком, который приволокли за ларек на улицу алкаши, наверное, после ликвидации какой-нибудь ближней забегаловки.
— Ну, ты артист, — польстил я.
— Куда там, — он горько усмехнулся. — Настоящих артистов записывают на грампластинках фирмы «Мелодия». Артистам цветы дарят, а мне только водку подливают. Наверное, у меня даже на похоронах блатные песни играть будут вместо похоронного марша? А я ведь этого, правда, очень боюсь. Уж лучше «Лебединое озеро»…
Наверное, в тот момент я впервые посмотрел на него не как на придурка и пропойцу, способного испортить все, к чему он прикасается. А просто как на заблудившегося ребенка. Загнавшего себя в темный угол и впопыхах старающегося забыться от страха и плохих предчувствий. Прикрываясь, как единственной защитой, своим странным, недоделанным талантом, который проблескивал иногда в нем.
— Знаешь, чего ужасно не хочу? Когда умру, спросят потом: «А кто же такой был этот Алеша Козырный?» — «Да вроде тот, который ничего не умел, кроме: Лам-ца! Дри-ца! Оп-ца-ца!» — он все-таки нашел силы для улыбки. И картинно смешно передернул штиблетами под столиком. — Прикинь? И ничего, кроме этого, от меня не останется!.. А я ведь всегда мечтал, как стою на сцене. Передо мной зрительный зал, полный, битком. Сам я в белом костюме, выхвачен с двух сторон яркими прожекторами!.. — Алеша даже сделал небольшую паузу, как будто смакуя возникшую в его мечтах картину.
Он залпом допил и отставил свою кружку.
— В общем, я понимаю, что никогда не будет у меня такого зала, — усмехнулся он. — А тут в Киеве случилась подпольная гастроль, и гонорар хороший за запись дали. И я решил — пусть не будет у меня концертного зала, так хоть белый костюм, как в мечтах, могу я себе позволить?.. Свели киевские знатоки со старым евреем-портным. Снял он с меня мерку. И пока мы альбом писали, он шил.
Алеша приподнял руки, демонстрируя фасон погубленного пиджака.
— Только позавчера утром первый раз надел его. Обрадовался. Выпил, конечно… А теперь уже никакая химчистка мой костюмчик не возьмет… То есть моей мечте жить было отпущено меньше двух дней, — подвел Алеша грустный итог. — И дни-то эти не помню толком. Были они счастливые или какие? Даже вкус ощутить не успел по пьянке, — пробормотал он, виновато улыбнувшись.
В этот момент от соседней кампании, пробавлявшейся пивом на пустых деревянных ящиках, отделился тип в пиджаке, наброшенном на голое тело.
— Слышь, Козырный! Ты петь обещал? — обратился он к Алеше. — Задушевное можешь? Чего должны будем?
— Бесплатно спою. Ну, может, пивком еще угостите? — махнул рукой Алеша. — Про мечту спою. Недавно появилась песня. «А все хорошее не забывается, а все хорошее и есть — мечта»! — продекламировал он. — Отличная песня. Слов, правда, всех не знаю… Гитару только пусть кто-нибудь принесет! А то, какая песня без гитары?..
Тип довольный вернулся в свою кампанию, которая тут же начала совещаться.
Утро выдалось такое мягкое и спокойное по сравнению с безумием последних двух суток. Алеша расслабленно смотрел куда-то на чужие окна.
— А что тебе мешает петь то, что хочется? Скажи этому своему Василичу! Пусть запишет нормальный концерт, — посоветовал я.
— Не получится, — покачал головой певец.
— Почему? — возмутился я. — Ты просто не пытался! Чем ты рискуешь?..
— Это Магомаев поет, а мы — так: самодеятельность, причем довольно паршивая, — презрительно скривился Алеша. — Василич не станет такой альбом писать, — покачал он головой. — Меня же все знают как блатного певца. Таких песен от меня и ждут. Василич говорит, что мы заняли пустующую нишу. Спорить с ним бесполезно. Он же все оплачивает: и студию, и зарплату музыкантов, и распространение. Он деньгами рискует. А я вот только порчу ему все дело, как вчера.
Да, испортить дело Алеша был настоящий умелец. С этим невозможно было не согласиться.
— Я бы мог тебя записывать, Алеша. Любые песни, которые захочешь, только чтобы хорошие были. Да только сам в такие дела влип, что теперь это уже невозможно, — признался я.
Певец поднял удивленные глаза. И я, с горя, рассказал этому Алеше все свои злоключения. И про то, что машину, на которой катались, — я угнал. И про то, как вчера можно было еще договориться с потерпевшим, а я погубил эту возможность, просидев вместе с ним в милицейском участке.
— Ну, что ты улыбаешься? — возмутился я. — Смешно тебе, что ли?.. — и так неловко дернул плечом, что даже зажмурился от боли в ребрах.
Певец в ответ замахал руками, перепугавшись, что я неправильно принял за насмешку его мечтательную улыбку.
— Что ты, что ты, Сережа! Я только представил, как все было бы здорово. Как мы с тобой заработали бы кучу денег и поехали бы на гастроли по всей стране. Причем не подпольные гастроли, а самые настоящие, с афишами, с билетами в кассах… Мечта!
Круг утреннего солнца, проникший в колодец старого питерского двора сквозь кольцо сомкнувшихся крыш, уже подобрался к самым нашим ногам. Так, что Алеша, вытянув руку с кружкой, поймал ею солнечный свет, сразу заискрившийся в остатках пива на донышке.
— А знаешь, Сережа! Так хорошо ты придумал, что я поспорить готов — все у нас получится! — заявил певец, пытаясь запустить солнечный зайчик куда-то на верхние этажи. — Почему я так уверен — не знаю, но хоть сейчас забьемся на сто рублей, которые я тебе должен? Что новый альбом мы вместе запишем, и что тебя никто никуда не посадит. Не бывает же так, что нормального человека вдруг раз — и сразу в тюрьму…
И у меня после выпитого пива мысли в голове стали пободрее. Чем черт не шутит? Вдруг какое-то чудо меня спасет? Ведь должна же когда-то и для меня закончиться полоса невезения?..
Во всяком случае, именно с такими мыслями в голове правильнее было идти домой — сдаваться. Будь что будет, но я пообещал себе не унывать заранее, какое бы наказание меня ни ожидало впереди.
— Ну, так как насчет записи? Споешь, если меня не посадят? — на всякий случай поинтересовался я на прощание. Досадуя на то, что сильнее и сильнее загораюсь этой идеей. Несбыточной, судя по моим ближайшим перспективам.
