не давало мне покоя. Впрочем, одновременно я почувствовал и прилив гордости, что эта красивая женщина теперь понимает, на какое отчаянное дело мы способны решиться. Но выкладывать здесь на кухне весь план, на который я рассчитывал, было бы слишком долго.
— Мне потом что? Ваши похороны организовывать!? — Старкова злилась все сильнее.
Но Алеша уже по-своему пытался перевести разговор в более спокойное русло.
— Как живешь-то? — спросил Алеша, разливая по рюмкам очередную порцию водки. — Все со своими хиппи, рокерами волосатыми?
— Как обычно, — пожала плечами она. — Только на прошлой неделе спровадила одного такого из дома окончательно. И теперь снова в свободном полете. А ты все со своими кабацкими музыкантами?
Алеша кивнул и поднял рюмку.
— Мы с тобой друг друга стоим, — с какой-то непередаваемой печальной лукавинкой констатировала Старкова. — Всегда так было.
Только здесь, в этой московской квартире я видел Алешу снова ожившим. Ведь о ночной истории, как приятеля Алеши Козырного порезали у него глазах, шушукался весь музыкальный Питер. Никто ничего Алеше не говорил, но все знали, и он это тоже знал. Поэтому ходил непривычно потупившийся, утратив живость характера. И в реальность моего плана собрать деньги на выкуп он тоже не сразу поверил.
— Надо как-то не так действовать. Чтобы эти блатные отпустили Алешу Козырного — так не бывает, — не собиралась отступать Старкова. — У них это называется «соскочить» — там за это режут. Нашли себе дойную корову и пока все соки не высосут — не отпустят… Может, плюнуть вам на все да просто записать этот альбом, а дальше будь что будет? У меня здесь много знакомых музыкантов, и аппаратура найдется. Они, правда, рок играют, но запись все равно можно организовать?
— Мы завтра все-таки попробуем, а там посмотрим, что получится, — пожал я плечами.
— Нет уж, завтра поздно будет пробовать! Надо прямо сейчас, — возразила Старкова и посмотрела на часы. — И тогда завтра не наделаете глупости! Поехали! Может, еще успеем.
В лабиринте старых московских переулков Маша ориентировалась, как рыба в воде. Августовский вечер только набирал силу. Я не успевал уследить за Машей и после нескольких подворотен понял, что сам бы тут безнадежно заблудился и уже точно не найду обратную дорогу.
— Кажется, здесь, — решила Маша перед ободранной деревянной дверью, которая не просто не походила на дверь жилого подъезда. Такая дверь — перемазанная известкой и наглухо заколоченная — могла быть только у руин какого-нибудь пакгауза, заброшенного еще после бомбардировок Великой Отечественной войны. И в заколоченных окнах двухэтажного старого особняка, построенного, наверное, задолго до нашествия Наполеона, не было и намека на свет.
Тем не менее, Маша громко постучала в эту дверь условным стуком. Испачкав при этом пальцы то ли известкой, то ли голубиным пометом.
— В сторонку отойдите, здесь не маячьте, иначе не откроют, — предупредила Маша, яростно вытирая пальцы. — Вот зараза!
Мы с Алешей скрытно отшатнулись в сторону. Загаженная дверь приоткрылась на узенькую щелку. Через щелку к нам присматривался чей-то подозрительный глаз. Наконец послышалось бормотание, похожее на злую ругань шепотом. И дверь, казавшаяся наглухо заколоченной, со скрипом отодвинулась ровно настолько, чтобы можно было протиснуться боком.
— Пошли! — скомандовала нам Маша и пролезла в щель первая, слегка шоркнув дверь оттопыренной надписью «Deep Purple» на футболке.
Пока глаза не привыкли к полутьме, я почти ничего не различал, зато слышал.
— Ты совсем спятила? — раздраженно выпалил мужской голос. — Я же предупреждал — сегодня нельзя! Чего ради приперлась?
Я уже понемногу различал, что хамит Маше щуплый парень с козлиной бородкой и ленточкой, перехватывавшей волосы на лбу.
— Еще и чужих привела!.. — распалялся этот хмырь. — Дура конченая!
Легкий хмель от недавно выпитой водки усилил злость, пусть даже пытались оскорбить не меня. Я испытал мгновенное блаженство, мысленно представляя, как заталкиваю его слова кулаком ему же в рот. Инстинктивно даже не двинулся, а только чуть подался вперед. И сразу Машина рука успокаивающим движением легла мне на предплечье. Незаметно, в темноте. При этом сама Старкова даже не оглянулась. Похоже, она действительно каким-то редким чутьем понимала все. И еще интересно, что она в этом случае постаралась остановить меня, а не своего Алешу.
— Санчес! Не строй из себя Че Гевару! Ты все равно не тянешь… — с неподражаемой долей презрительного превосходства ответила Маша. — Проводи к Борису, там разберемся. Я по делу, — отрезала Маша. — Не поведешь — сами найдем!
Судя по дыханию, этот тип мысленно обозвал ее сукой или еще как-то. Но промолчал, видимо, почувствовав, что выпускать мелкую злость наружу безнаказанно ему больше не дадут.
— С завязанными глазами их поведу! — выставил условие он, вытаскивая из кармана длиннющий эластичный бинт, которыми спортсмены перематывают травмированные коленки.
— Прикинь, Серега, московские нравы! Но пасаран! Они не пройдут! — расхохотался Алеша Козырный. — Надо Василичу подсказать — у нас всем глаза завязывать, кто на запись случайно попадает — никогда больше не спалимся!..
Он без возражений позволил негостеприимному привратнику затянуть узел у себя на затылке. Я почувствовал, что дурацкое приключение уже веселит певца.
Дальше пришлось шагать наугад, неуверенно ставя ноги, чтобы не споткнуться и не упасть. В кромешной тьме был слышен только шаркающий звук наших осторожных шагов. Вслепую, по каким-то коридорам, поворачивая то направо, то налево. Впрочем, был в этой истории один плюс. Моим поводырем была Маша Старкова. В сумраке заколоченного особняка с завязанными глазами я понял, что ощущают слепые. Когда нет зрения — обостряются все другие чувства. Поэтому, стискивая мягкую руку чуть выше локтя, я ощущал, какая шелковистая у нее кожа. А еще мое обоняние различало еле слышный запах пряных духов. И все это вместе — получились довольно волнительные ощущения!
Поэтому, чтобы не увлечься чересчур и думать о деле, я спросил Старкову:
— А кто такой этот Борис?
— Это бог! — восторженно отозвался придурок с козлиной бородкой.
— Это очень хороший композитор и поэт, — вполголоса пояснила Старкова. — Непризнанный, конечно. Рок-музыкант, лидер группы «Паноптикум», к ним мы сейчас идем.
— А зачем этот цирк? Глаза завязанные? — поинтересовался я. — Понимаю, нужна конспирация, когда Алеша блатные песни поет. А тут-то что?
— Рок-музыку КГБ еще сильнее в подполье загоняет, — убежденно заявила Старкова.
— Так ты этого самого бога из дома выставила?! — хохотнул впереди Алеша Козырный.
Даже не видя Машу, я почувствовал, как она злится. Но тут Алеша обо что-то споткнулся, не удержался на ногах. Вокруг все загремело, что-то тяжелое полетело на пол. Я сорвал с глаз дурацкую повязку, силясь разглядеть, где я и что происходит.
— Я же сказал, чтобы никакого шума! Запись идет! — громко возмутился переполненный властной злостью новый мужской голос.
Мои глаза постепенно начали различать, что мы уже пришли. В полутемной комнате горело несколько свечей. Их света было явно недостаточно, и низкий потолок терялся в полумгле. Стены были изрисованы какими-то странными граффити. Один угол помещения был полностью заставлен пустыми бутылками, в основном, из-под портвейна и других крепленых вин.
Впрочем, пустые бутылки громоздились не только на полу. Часть их выстроилась на полках старенькой этажерки при входе в комнату. Именно за нее пытался ухватиться Алеша, споткнувшийся о порог. Точнее, он лихорадочно хватался за воздух и за все, что могло попасться на расстоянии вытянутых рук. Попалась эта самая этажерка. Хлипкая деревянная конструкция не выдержала такого мощного толчка, и бутылки посыпались на пол. Именно этот оглушительный грохот и спугнул всех, и вызвал гнев хозяина территории.
Сам он сидел на корточках перед небольшим столиком. Первой бросалась в глаза огромная цветная татуировка, спускавшаяся по его руке от плеча до локтя. Безрукавый кожаный жилет, одетый прямо на
