навсегда искалечить собственную жизнь. И жизнь своей семьи, кстати… — прибавил он со значением.
То, что у меня все плохо, я знал. Но он явно клонил куда-то.
— Ты уже давно находишься в нашем поле зрения, — пояснил он. — И мы не принимали серьезных мер, только потому, что надеялись — ты не безнадежный отщепенец, а наш, советский человек, только по молодости оступившийся. Сейчас я кое-кого вызову, а ты пока посмотри вот этот документ…
Одной рукой Соколов нажал кнопку, находившуюся у него под столешницей, другой подал мне лист бумаги, исписанный неразборчивым почерком. И терпеливо замолчал, давая мне время самому разобрать кривые каракули. Сначала я понял только главное слово «заявление», крупно выведенное в середине листа. Потом в тексте идентифицировал свою фамилию и слово «магнитофон».
Дверь кабинета открылась. Заглянул сотрудник в форме.
— Разрешите ввести? — спросил он.
Соколов кивнул.
Дверь открылась, и зашел тот самый Асланбек, которому я в июне за тысячу рублей толкнул магнитофон — инженерный шедевр Витьки Зяблицкого с лейблами «Sony». Только в этот раз Асланбек был скверно выбрит, и на нем не было характерной огромной кепки «аэродрома».
— Садитесь, Хаджиев, — велел следователь.
Аслан молча сел напротив меня, даже не взглянув.
— Подтверждаете, что Сергей Климцов продал вам поддельный магнитофон за тысячу рублей? — спросил гебист.
— Подтверждаю, — с сильно выраженным акцентом проговорил кавказец.
— Вот видите, Сергей, — официально переходя «на вы», кивнул следователь. — То, что вам казалось невинной шалостью, на самом деле является серьезным уголовно наказуемым деянием. Статья «мошенничество». И тянет, в зависимости от обстоятельств, лет на семь-восемь общего режима, — со вздохом констатировал друг моего отца.
Он снова нажал кнопку и, когда в дверях показался дежурный, подошел к нему, начав отдавать какие-то распоряжения.
— Аслан, что ты делаешь! — быстро взмолился я через стол. — Магнитофон ведь отлично играл, не хуже японского. Ты «Boney M» слушал, разве плохо звучало?
Аслан кивнул головой, соглашаясь, что звучало хорошо.
— Никто не будет знать, что он не японский, только мы с тобой! Сейчас еще один аппарат на подходе, я его тебе бесплатно отдам, как компенсацию. Родственникам подаришь, — продолжал шепотом обрабатывать я. — Забери заявление, брат, очень тебя прошу!
— Сломался он… — пробормотал Аслан.
— Я же тебе говорил, сломается — сразу мне неси! — перебил я, все еще не теряя надежды. — Пожизненную гарантию даю!
Кавказец наконец поднял взгляд прямо на меня.
— Он сломался. Мастеру понес. Тот крышка снял, а внутри магнитофона даже окурки сигаретные кто-то набросал, вах! — гневные желваки заходили на его скулах. — Ты не просто меня обманул, Сергей! Ты неуважение проявил…
Проклятая Витькина небрежность — понял я. Увлекаясь работой, он имел привычку тут же и «бычок» погасить или забыть россыпь лишних деталей или отвертку, закрывая корпус своего изделия. Витька был доморощенный гений, но он никогда не был «фирмой». И за это мне теперь светил реальный срок.
— Хаджиев, на выход! — наконец скомандовал дежурный.
Аслан поднялся и неспешно пошел вон, машинально сложив руки в замок за спиной.
— Ну вот, Сергей, теперь ты видишь, какое счастье, что заявление попало мне в руки, а не кому- нибудь? — Соколов моментально вернулся к прежнему покровительственно-доверительному тону. Только мне уже не хотелось играть с ним в заговорщиков. — С гражданином Хаджиевым мы разберемся. За ним своих грехов хватает. И заявлению я, конечно, постараюсь ходу не дать. Только ты сам должен нам помочь…
Я уже ждал — когда он произнесет эту фразу, и вот она прозвучала. Я даже уже догадывался, что захочет от меня КГБ. И как мне только взбрело в голову самому явиться сюда? На что рассчитывал? Каким дураком был! Я просто молчал, уже понимая, какой выбор сейчас мне будет предложен.
— Скажу тебе откровенно — ты очень вовремя пришел, — продолжил развивать наступление чекист. — Потому что наверху принято решение покончить с этим рассадником антисоветчины, который развели в Ленинграде коллекционеры всех этих сомнительных певцов. Записывающих песни, проповедующие воровские понятия и безнравственность нэпманов, давно уже пылящуюся на свалке истории. А вокруг этого пышно расцветает подпольное предпринимательство и откровенная спекуляция, и другой криминал. И даже на Западе уже обратили на это внимание. Недаром вражеские голоса из-за бугра ухватились за это направление. Недавно «Голос Америки» транслировал откровения твоего знакомого — Алеши Козырного. Из его уст звучала махровая клевета на советский строй…
Я смотрел перед собой на стол. На чертово заявление, лежавшее здесь же. В голове у меня не было ни одной мысли. Только лютая тоска и жалость к самому себе. И как же только меня занесло сюда! Какое было бы счастье — открутить время назад на час. Когда еще не был сделан этот роковой шаг. Я мысленно представил себе, как говорю отцу — «нет, не звони» — и он кладет трубку. И я не иду сюда вместе со Старковой. И не захожу в двери, которые я открыл полчаса назад. Если бы только можно было открутить время вспять.
— Так что, Сережа, мы очень рассчитываем на твою помощь, — повторил майор. — Нам важно знать, что происходит внутри этой шайки дельцов подпольной звукозаписи и все, что связано с наиболее разнузданным исполнителем этих, с позволения сказать, песен — Алексеем Козыревым. Нам важно иметь информацию о каждом их шаге. Знать все их связи, все закоулки этой вражеской паутины. Вот тебе бумага, ручка.
— Зачем? — поинтересовался я, принимая стопку белой бумаги и обыкновенную шариковую ученическую ручку за 35 копеек.
— Напишешь заявление о согласии сотрудничать с органами, — пояснил Соколов. Пафоса в его интонациях поубавилось. Гебист почувствовал, что завербовать меня так легко, как ему сначала показалось — не получится. — Можешь на мое имя писать, — продолжал обработку Соколов.
Я посмотрел на белый лист бумаги, оказавшийся прямо передо мной. Вот как, оказывается, это начинается.
— А как же Бес? — спросил я, отложив ручку рядом с бумагой.
— А что Бес? — пожал плечами Соколов. — Вор-рецидивист. Анатолий Бессмертных, в криминальной среде известен под прозвищами «Бес» или «Перо». Разберемся и с этим уголовником. Как только справимся с песенным подпольем. Дай только срок, и его очередь настанет…
В этот раз он не проконтролировал свою интонацию. В ней сквозило такое равнодушие, что было ясно — этот и пальцем не шевельнет, чтобы нейтрализовать опасного бандита. Ведь его задание — разгром рынка подпольной звукозаписи. Ну и послал меня папа к другу!
— Я не буду стучать на Алешу Козырного, — отказался я, отодвигая бумагу.
В кабинете повисло молчание. Майор Соколов, видимо, прикидывал, какие аргументы предъявить для меня, чтобы намеченная вербовка не сорвалась. Он колебался: надавить сильнее или подождать?
— Я не смогу положить под сукно заявление Хаджиева, если не буду иметь на руках вашего заявления, — вздохнул Соколов, отставив сантименты. — Просто не имею права. Поэтому у вас нет выбора. Или в тюрьму на несколько лет, или помогать своей стране…
— Вместо того, чтобы настоящих бандитов ловить, вы за обычными людьми охотитесь, — я прервал повисшее молчание. — Что плохого, если кто-то поет, а кто-то это записывает? Людям нравится. Это такое творчество… И вообще, Александр Николаевич, знал бы мой отец, когда к вам отправлял — что вы тут меня тюрьмой стращать будете, чтобы я друзей своих закладывал…
Никогда еще у меня не было так паршиво на душе. Казалось бы, еще совсем недавно все было плохо: долги, Бес. Но, оказывается, все это было мелкими неприятностями по сравнению с тем, что вышло, как только я по глупости сунулся за помощью в КГБ. У меня не было ни малейших иллюзий. Этот чекист мог воспользоваться заявлением Асланбека прямо сейчас и даже не выпустить меня из этого здания.
