валялся Алеша. В руке Ёсиф нес симпатичную губную гармошку.
— Понял!? — он продемонстрировал нам хромированные бока гармоники. — Извини, брат, аккордеона, как ты хотел не получается, зато музыкант-инвалид у вас в группе играть таки будет! — хохмил Ёся. — Серега мне сейчас из проволоки соорудит на плечи такую держалку для этого инструмента, и я смогу в нее дудеть сколько хочешь. Не веришь? Ты Ёське Шмеерзону не веришь?
Бодрость и веселье культяпого скрипача никак не подействовали на Алешу.
— А соседи? — даже не пошевельнувшись, спросил он. — Как только начнем шуметь — сразу милицию вызовут.
Я все больше понимал, что он пытается любыми способами избежать необходимости петь.
— Соседи у меня привычные! — снисходительно заявил Ёсиф. — Мы с мужиками тут порой такие концерты закатываем, что хоть святых выноси. Они прошлый год еще возмущались, а нынче как-то притерпелись… И вообще, с каких это пор ты начал о соседях беспокоиться? А, Козырный? Ну, что с тобой?
— Как будто оборвалось что-то внутри, там, в Гатчине, — наконец признался Алеша. — Когда увидел, как этот пацан — Витек — лежит весь в крови… С тех пор все думаю — это же из-за меня! Если б я не выебывался и продолжал петь, что на роду мне написано — всем было бы только лучше… А я позарился на то, что мне богом не отпущено, будь она проклята — эта запись!
— Брось! — опешил Ёся. — Ладно, Серега, ты иди магнитофон готовь. А мы тут вдвоем потолкуем. Я уже видел, как с артистами такой ступор случается. Знаю, как с этим справляться. Что-нибудь сейчас сделаем. Ты иди, не беспокойся…
В комнате Маша потихоньку перебирала струны гитары. Она наигрывала легкую какофонию, пробуя разные аккорды. Перехваченный резинкой хвост черных волос лежал на ее плече. Она старалась, даже легонько покусывая нижнюю губу. За несколько этих бешеных дней у меня не было времени даже толком полюбоваться на нее, не говоря уже о большем. И только теперь я с первого взгляда оценил, насколько привлекательна эта женщина, когда она так держит гитару, перебирая пальцами по черному грифу сильно, но с нежностью, вверх и вниз. Она заметила мой взгляд и улыбнулась в ответ.
— Ты осторожнее с паяльником! — предупредила Маша. — Все на меня смотришь — пальцы себе не сожги!
И так лукаво она при этом улыбнулась, что стало ясно — и она любуется мной со стороны. Что-то странное творилось тогда. Никогда прежде со мной не случалось такого, чтобы просто сидеть друг напротив друга, поглядывая исподтишка — и от этого уже испытывать небывалое тонкое наслаждение. И, что самое ужасное, — трахнуть женщину уже становится не главным. И как это понимать?
Но точно помню, как тогда ощутил неистовый прилив нежности пополам с болью. Потому что я уже знал — вряд ли нам дано долго вот так смотреть друг на друга. И не отведет ли брезгливо взгляд Старкова, если узнает, как я из уличного автомата позвонил в КГБ, майору Соколову?
— Я подпишу все ваши бумаги, если дадите мне доказательства, что Бес — ваш стукач, — пообещал я ему.
— То есть вы согласны информировать нас о делах Алексея Козырева? — спросил он.
— Сделаю, что смогу, — выдавил я.
— Я тоже посмотрю, что можно сделать, — ответил Соколов. — Позвоните завтра.
Судороги тела агонизирующего Зяблика все еще отдавались в моих ладонях. Как бы я ни пытался их забыть, или спрятать ладони в карманы, или сжать в кулаки. И я знал, что есть только один способ унять эту пытку.
Я готов был отдать любую цену, чтобы покончить с Бесом. Чтобы он сдох. Пусть даже цена будет тяжкой и грязной. Этого не избежать — я понимал. И когда все кончится, Маша так или иначе узнает это обо мне. Узнает уже скоро. И, может быть, станет презирать не только меня, но даже себя за этот сегодняшний любящий взгляд.
Сияющий Ёся вывел из соседней комнаты Алешу.
— Можно начинать кон-церт! — с артистической расстановкой объявил бывший скрипач.
— Что будем петь? — осведомился Алеша.
— То, что ты всегда хотел, — опешил я и только сейчас вдруг понял. — Так ты не знаешь, что ты хочешь петь?!.. Ты же всегда говорил, что хочешь петь что-то нормальное! Ты что, даже не думал над репертуаром?!
Он устало сел на стул.
— Ну, давайте попробуем что-нибудь хорошее, современное? — предложил Ёся. — Надо только начать, — увещевал он, подавая Алеше микрофон.
Тот вяло взял микрофон, поправил длинный шнур, чтобы лежал удобнее.
— Ему всегда другие люди подбирали песни, — объяснила Маша, не переставая перебирать струны.
— Спой «Мечту» Юрия Антонова? — пришло мне в голову. — А что? Помнишь, как ты хотел ее спеть? Хвалил, что песня хорошая. Людям понравится. Играть ее не сложно. Согласен?
Я включил магнитофон, настраивая запись. Стрелочки индикаторов обоих каналов чутко реагировали на малейший звук. Я нажал кнопку. Тонкая магнитная пленка «Тасма», плотно стиснутая вращающимися резиновыми валиками, заструилась с бобины на бобину со скоростью 19 см в секунду. Запись пошла, я беззвучно кивнул.
— Ну, что? Ван-ту-фри, поехали! — воскликнул Ёсиф.
Культяпый скрипач выдал вступительную трель на губной гармошке. Маша от души ударила по струнам гитары и сыграла вступление, как оно звучало у Юрия Антонова. И…
Там, где Алеша должен был запеть — он так и не открыл рта. Гитара замялась и сникла. Я щелкнул тумблером, останавливая запись.
— Извините… — пробормотал Алеша.
— Ничего, бывает! Сейчас сделаем второй дубль! — пожал плечами Ёсиф.
— Какие-то руки у меня совсем холодные, — пожаловался певец, потирая кисти рук.
— Может, чаю горячего тебе налить? — спросила Старкова.
— Нет, надо просто распеться, — отказался он.
— Ой! Да когда ж ты распевался! Всегда все с листа делали! — ухмыльнулся Ёся. — Я знаю, чего этому парню не хватает! — подмигнул он.
Я сделал вид, что не понимаю намека скрипача и отмотал пленку обратно. Убедившись, что все готовы, снова включил запись. Маша опять проиграла гитарное вступление, Ёсиф дунул в гармонику. Подошло время вступать голосу.
— Мечта сбывается!.. Мечта сбывается! — не в такт даже не пропел, а как-то проперхал Алеша. — Мечта сбывается!.. — Слова прозвучали так фальшиво, словно певец напрочь потерял не только голос, но и музыкальный слух.
Он в бешенстве швырнул микрофон в угол, отошел и сел на подоконник, засунув мерзнущие кисти рук подмышки. Алеша сидел, отвернувшись от нас, словно пристально разглядывал что-то в непроглядной темени за окном.
Пальцы Старковой вхолостую пробежали по струнам. Все мы молчали. Пленка в магнитофоне бесшумно и безрезультатно утекала, огибая магнитные головки.
— Алеша! Не мучай себя, тебе надо накатить! — заявил наконец опытный Ёся. — Я такое часто у артистов видел. Ну, где ж взять кураж, когда поешь на сухую? Давай, я мигом к таксистам слетаю, возьму бутылку «беленькой». Заведемся с «толкача»! Примем по чуть-чуть, и распоешься, как соловей! — обнадежил Ёсиф. Ему самому явно хотелось выпить.
Мне эта идея не нравилась, но другого пути вернуть Алеше необходимый кураж я не видел. Ведь в таком состоянии он петь не сможет. Это было видно невооруженным глазом. И я боялся худшего. Эти два дня Алеша вел себя так, словно у него внутри что-то сломалось. И где-то в глубине души я гнал испуг, что он уже никогда не сможет петь. Как будто вечная радость, которую он всегда испытывал, когда голос свободно лился у него из глотки, навсегда покинула Алешу Козырного.
— Я не стану пить, — не отрываясь от окна, похоронным тоном ответил Алеша. — Вообще, думаю завязать навсегда.
