Мы прошли еще метров сто. Но тут Алеша метнулся к ближайшему забору и его вырвало.
В ночи мы стояли, поминутно ожидая звук милицейской сирены. А я непрерывно слышал внутри собственный голос: «Ты не только меня, ты всех нас предал и подставил! Из-за бабы! Мне стыдно, что у меня такой друг! Да ты и не друг, наверное. И стихи твои — бездарные!..» Как я кричал сегодня в трубку Витьке, стараясь отхлестать словами побольнее.
— Сейчас все пройдет, — захлебываясь, обещал певец. — Это я виноват. За мной они пришли! А я за водкой побежал и дверь не запер! — разогнулся Алеша между спазмами рвоты. — Для меня этот нож был назначен!.. А Витек на себя принял. Словно я сам его убил…
Алеша ошибался. Я промолчал. Не было сил и времени разубеждать его, за кем на самом деле гнался Бес и почему он был так взбешен. И кто почти своими руками подставил Витьку под его нож…
Я собрал все силы, чтобы хоть на секунду выкинуть из головы жестокие слова, которыми я безжалостно терзал друга сегодня по телефону и которые теперь раздирали мою память. И еще я знал, что это в моей душе теперь навсегда — до конца жизни уже никогда не забыть и не простить себя за это.
Зажмурившись, я постарался не слышать ничего, кроме реальных звуков — как полоскало Алешу. Но только явственнее увидел, как Зяблик лежит сейчас там, в страшной, захламленной комнате. И его незакрытые глаза, не моргая, остывают. А мои ладони все еще помнили судорожное подергивание умиравшего Витькиного тела. Этого ничем не искупить, сколько ни пытайся.
— Ну и куда мы теперь? — спросил Алеша, вытирая рот.
Идти было некуда. Таких мест для нас больше не осталось.
27
В доме Ёсифа Шмеерзона всегда было ужасно шумно. Квартира напоминала не то проходной двор, не то — блат-хату. К пьющему бывшему скрипачу постоянно кто-то заходил. Причем гости самого низкого пошиба. Сосед-алкоголик с пятого этажа с опухшей рожей и погасшим бычком в углу рта или дворник, провонявший какой-то кислятиной, придурковато лыбившийся беззубым ртом. Все эти типы и еще бог знает сколько алкашей из окрестностей винного отдела ближайшего гастронома привыкли, что сюда можно завалить погреться, а еще лучше — выпить. Опускающийся на дно, искалеченный скрипач пускал в свою запущенную квартиру любого, кто готов налить полстакана портвейна, или просто так.
На второй день нашего пребывания здесь Старкова начала бороться с этим явлением. Теперь она сама открывала дверь и выпроваживала частых отвратительных гостей, а хозяин дома — тощий длинный Ёсиф только маячил у нее за спиной, виновато пожимал плечами и звал «заходить на будущей неделе».
Эта квартира стала нашим логовом с тех пор, как мы окончательно перешли на нелегальное положение. Я надеялся — на день, на два. Чтобы закончить дело, начатое летом и казавшееся таким простым. За эту пару дней мы должны были сделать запись. Так, как сможем — другого раза у нас больше не будет.
Я сознавал, что дольше прятаться не имеет смысла. И, как только запись будет сделана, собирался выходить из подполья. После этого начнутся другие дела. От которых нельзя увильнуть. Да я и не собирался. Предстояло отдавать долги. Причем я уже знал, что все долги, которые успел наделать, отдать не получится — мне помешают. Но, что сумею отдать главный долг, прежде чем меня заберут и начнется череда испытаний — я сильно надеялся.
И для этого уже пошел на определенный риск. Тайком от своих «подпольщиков» я встретился с Василичем на лавочке перед адмиралтейством. Фирменные «шуровские» микрофоны были последней деталью, необходимой для того, чтобы запись получилось качественной. Но вызывал Василича я не только за этим.
— Я так соболезную смерти твоего друга! — Василич даже попытался положить мне руку на плечо. Впрочем, благоразумно ее отдернул, видимо, оценив выражение моего лица. И как в этом городе все умудряются всё узнавать мгновенно?!
— Как бы я хотел навсегда развязаться с этим уголовником! Я его уже ненавижу! — вздохнул подпольный продюсер. — Кстати, Сергей, ты можешь быть уверен — про нашу сегодняшнюю встречу он ничего от меня не услышит!
— А вот это как раз нужно сделать наоборот! — прервал я излияния подпольного продюсера. — Исподволь дай знать Бесу, что мы с Алешей все-таки записали альбом, который хотели. И пленка — первый оригинал — у меня. Проговорись как-нибудь небрежно. Можешь сказать, что я тебе звонил, сделку предлагал!.. А где я живу и где записываемся — тебе не известно.
Продюсер оторопело посмотрел на меня.
— Так он же начнет сразу тебя искать? Он же убить может?
— Просто сделай это, — попросил я. — И тогда мы квиты. Я буду считать, что ты ни передо мной, ни перед Алешей ни в чем не виноват… Пусть Бес меня ищет. Я буду ждать, когда найдет.
Василич, еще летом самоуверенный пятидесятилетний бодряк, за последние недели осунулся и похудел. С минуту продюсер еще пожевал губами, прикидывая свою выгоду и риски тоже. Получалось, что в случае удачи я мог бы избавить его от Беса. Соображал он быстро, но вряд ли верил в меня. Впрочем, сам он в любом случае ничего не терял. На том и расстались.
Мы уже второй день безвылазно сидели в квартире Ёси. Я вспомнил оставшиеся от института инженерные навыки: паял и тестировал блоки, пытаясь собрать магнитофон. Часть Витькиных схем осталась не завершена, и мне требовалось кропотливо разбираться — каким путем шла его гениальная техническая мысль.
Старкова тратила энергию на то, чтобы отмыть и отчистить заскорузлое помещение квартиры Ёсифа. И даже умудрилась оттереть ванную комнату.
И только Алеша уже вторые сутки без движения лежал на диване, глядя в потолок. Он ничего не ел. И что еще более удивительно — не пил. Говорил, что болит голова.
Миска с похлебкой, которую сварила ему в обед Старкова, так и стояла нетронутая на стуле, рядом с диваном, когда я вернулся после встречи с Василичем.
Алеша даже не взглянул, когда я развернул перед ним газетный сверток с фирменными микрофонами.
— Как ты, Алеша? — спросил я, присаживаясь в ногах.
— Голова что-то болит, — поморщился певец.
— У нас все готово, — сказал я. — Вот, микрофоны принес. Сейчас последние два провода припаяю, и аппарат готов. Можно начинать.
— Так музыкантов нет, — не поворачивая головы, напомнил Алеша.
Я знал, что музыкантов нет. Их и не могло быть.
— Мы же сразу договаривались, что оркестра не хотим. Только несколько инструментов. Такое камерное исполнение…
— Акустический концерт, — пояснил из-за моего плеча Ёсиф. Он был слегка под хмельком и смотрел на жизнь гораздо веселее нас.
— Так нет же ничего, — отвернувшись к стенке, пробормотал Алеша. — А сам я на гитаре только три аккорда могу изобразить…
— Все у нас получится! — заявил Ёся. — Маша будет второй гитарой. Серега ритм отобьет какой- никакой. Вилкой по тарелочкам и стаканчикам. Еще дверью скрипеть будем в нужном месте — она у меня певучая. Ну и сам я подыграю маленько.
— У тебя же пальцев нет? — опешил я.
— Только на одной руке! — с энтузиазмом возразил Ёся. — Так что на скрипке я больше не игрун. Продать ее уже успел. Но подумай сам: раз нет одной руки, а еврейский музыкант есть — что требуется?.. Правильно — такой инструмент, чтобы одной рукой играть можно было!
Он с восторгом хлопнул себя по ляжке здоровой рукой и направился к шкафу, бормоча «сейчас, сейчас, я покажу». И принялся лихорадочно шарить в ободранном платяном шкафу. Перетряхнув все его тощее содержимое, Ёсиф нашел то, что нужно и вернулся с гордым видом победителя в комнату, где
