Но все же он позволяет мне помочь ему подняться и отвести себя на чистую постель, после чего вновь возвращается к своим сновидениям. Даже не стараясь сохранять тишину, я сгребаю старое сено, кое-где слипшееся от крови, в мешок, и гружу его на тележку. Потом выкатываю ее из комнаты и ставлю на платформу. Улыбаюсь про себя: целый цыганский табор мог бы отпраздновать свадьбу в комнате отца, не потревожив его сон. Платформа едет на третий этаж. Там я охапками кидаю сено на тлеющие угли. Огонь вспыхивает и пожирает сено мгновенно, я едва успеваю подбрасывать. Недолгое тепло приятно моей коже. Кажется, похолодало.
Я смотрю в окно на темнеющее небо и хмурюсь. Облака плывут на юг, гонимые злобным северным ветром. Гнутся деревья. Их листья рвутся на юг, туда, где, должно быть, живет моя суженая. Северный ветер не принесет мне ничего. Я жду южного. Разочарованно отхожу от окна, беру вилы и мешок, отправляю платформу с тележкой на нижний этаж. Как странно! Судьба моей еще не обретенной любви зависит от такой простой вещи, как ветер.
Смотрю двенадцатичасовые новости: не упомянут ли об исчезновении Марии. Меня интересует, видел ли нас вместе кто-нибудь, следили ли за моим катером. Не думаю, что нас видели. Тем не менее, когда выпуск заканчивается, я облегченно вздыхаю. Свидания на людях, да еще вечером, всегда рискованны. Отец всегда говорил, что мы в безопасности только когда невидимы. Как бы там ни было, я принимаю решение избавиться от катера, как избавился от костей Марии. А пока тщательно отмываю пол от пятен крови, застилаю постель свежим бельем и принимаю горячий душ. Потом ложусь на чистые простыни и позволяю себе вздремнуть.
Я просыпаюсь от завывания ветра. По стеклам барабанит холодный дождь. Соскакиваю с кровати и поспешно захлопываю окна и двери.
– Черт! – я вспоминаю, что в комнате отца окна тоже открыты.
Натягиваю джинсы, свитер и бегу по винтовой лестнице на третий этаж. Зола уже совершенно остыла, и ветер разметал ее по всей комнате.
– Питер! – беззвучно зовет меня отец. – Закрой окна! Дождь!
– Отец, ты сам можешь закрыть их!
Я еще раз оглядываю комнату, в которой нахожусь, и убеждаюсь, что теперь все в порядке. Дождь выбивает дробь на оконных рамах.
– Питер, это ты открыл окна. Ты, черт возьми, и закрывай!
Невольно улыбаясь строптивости отца, я неторопливо спускаюсь по лестнице к его комнате.
– И года не прошло,- язвит он, когда я вхожу.
Старик нарочито громко кашляет и чихает, пока я бегаю от окна к окну. – И разведи огонь, – распоряжается он. – Холодно.
Я бросаю в камин несколько поленьев, заимствую немного сена у отца, чтобы лучше разгоралось. Скоро здесь станет нестерпимо жарко. Но отцу это не помешает. К старости он стал чувствителен к холоду и полюбил тепло. Я зажигаю спичку, смотрю, как занимается сено, как распускается цветок пламени, как его язычки начинают лизать поленья.
– Почему ты раньше не рассказывал мне о наших женщинах, об их запахе? – спрашиваю я.
Он вздыхает и ворочается на своей лежанке:
– Зачем было вселять в тебя надежду на то, чего могло и не произойти? Зачем искать то, чего, возможно, и не существует?
– Но ведь ты всегда обещал мне, что однажды я найду подругу…
– Я всегда надеялся на это, – снова вздыхает он. – Нас ведь так мало!
Я сижу рядом с ним на сене, слежу за огнем, слушаю, как трещат поленья.
– Как же я найду ее, отец? Ее запах принес вчера ночью юго-восточный ветер. Сегодня ветер с севера. Она может быть где угодно!
Отец с трудом делает глубокий вдох, кашляет, садится рядом со мной и кладет свою лапу мне на плечо.
– Скорее в его, она где-то на Карибском побережье. Ветер снова переменится, и если она свободна, то запах приведет тебя к ней…
– Если она свободна? – я впиваюсь в старика глазами. Мне и в голову не пришло, что на нее могут претендовать и другие.
– То мы – чуть ли не последние из нашей породы, то как будто нас – сотни…
– Питер, – говорит он, качая головой, – я не знаю, сколько нас осталось – трое или три тысячи.
Сомневаюсь, что она не свободна. Но хочу, чтобы ты знал: это не исключено. Так что в следующий раз, когда почувствуешь в воздухе ее запах, ты должен немедленно отправиться к ней.
– И оставить тебя одного?
Отец вздыхает:
– Я прожил долгую жизнь. Ты это знаешь. Твоя мать была моей третьей женой. До тебя у меня было шестеро сыновей и три дочери – все они теперь мертвы. Скоро придет и мой час.
– Тем более мне следует остаться с тобой.
– Это мне следует поторопиться,- отец с трудом встает на ноги, ковыляет через всю комнату и ложится у камина. – Старые кости любят тепло. Я устал, Питер. Время мне давно уже не союзник. Если бы не было тебя, я бы умер, когда умерла твоя мать. Но я заставил свои легкие дышать, а сердце биться, чтобы ты не остался один. Теперь, когда я убедился, что есть
и другие, такие, как мы, можно уйти.
– Нет! – в голос кричу я.
Он устало кивает, не обращая внимания на мой порыв.
– Наши женщины становятся взрослыми лет в восемнадцать. После этого, до первой близости с мужчиной, у них устанавливается цикл – четыре месяца. Во все циклы, кроме первого, течка у них продолжается три недели. Если она молодая, а я думаю, что это именно так, то запах, который ты почувствовал, – результат ее первой овуляции, а она
обычно длится всего лишь несколько дней. Сомневаюсь, что какая-нибудь мужская особь успеет найти ее за такое короткое время.
– Почему ты так уверен, что она на Карибском побережье?
Отец кашляет и продолжает, глядя на огонь:
– Когда семья де ла Сангре обосновалась в Новом Свете, мы не были единственными Людьми Крови, которые прибыли сюда. Пьер Санг, Джек Блад и Гюнтер Блед тоже пересекли Атлантику. Санг по селился на Гаити, Блад – на Ямайке, а Блед – в Кюрасао. Но наши корабли шесть месяцев плыли бок о бок. Мы вместе нападали на встречные суда, захватывали пленников и трофеи.
– Ты никогда не рассказывал мне, что приплыл сюда вместе с такими же, как мы, и что вы вместе охотились.
Отец пожал плечами:
– Это было очень давно. А как еще мы могли держать наши трюмы полными? Мы все были каперами.
У всех у нас были каперские свидетельства: у Блада – из Англии, у Санга – из Франции, у Бледа – из Голландии, а у меня – из Испании. Приплыв сюда, мы обосновались на островах, чуть южнее нашего. Никто из экипажей никогда не интересовался, что происходило с взятыми в плен. Хорошее было время… пока на нас не обратили внимание европейцы и не запретили каперство. И тогда мы разошлись в разные стороны.
– И ты думаешь, их семьи до сих пор где-то поблизости?
– Скорее всего,- отвечает отец, отводит взгляд от огня и смотрит мне в глаза. – Через несколько месяцев она снова запустует. Примерно в июле. Ты должен быть готов немедленно отправиться за ней. Если она успеет совокупиться с кем-нибудь другим, то будет потеряна для тебя навсегда.
Мне становится невыносимо жарко. Не понимаю, почему старик так любит огонь.
– А если она не захочет? – спрашиваю я.
– С нашими женщинами так не бывает, – смеется отец. – Пока они не совокупятся впервые, во время течки они доступны для любого мужчины.
