только парализованных атаковать. Конечно же, уворачиваться я не стал – дал свалить себя на землю и даже помолотить кулачками в грудь. Только потом стряхнул ее с себя и сел рядом.
Как ни странно, она была довольна. Я был уверен, что она расстроится и придется снова обещать ей ночную вылазку на Преддверие или задаривать веерами. Но она улыбалась. В который раз я проваливался, пытаясь предугадать ее реакцию, – что поделать, это никогда не было моей сильной стороной, и предмет я сдавал с трудом. В конце концов, можно было испытывать силы на ком-нибудь попроще – с ней ведь никогда не угадаешь, что она подумает и как ответит.
– Два веера.
– Один.
– Красный, кайма бледно-розовая, сплетешь ичио с… рамисару – свежими, чтоб цвели. Кисточку у основания. И не надо опять Ци рисовать – просто узор. Или лучше напиши мне послание.
Я взвыл – вееров я наплел загодя, это не страшно. Вплести свежие стебли тоже не проблема, а вот послание… Ведь знает же, что я ненавижу их сочинять – вообще каллиграфию не переношу. На планшетке – пожалуйста, а пером иероглифы выписывать – увольте.
– И чтобы страстное, полное чувств.
Я был уже настолько полон чувств, что думал, не удержусь – выражу…
– Найдут.
– И что?
– Позор.
– Ха.
Я опустился на колени, наклонил голову, закрыл глаза. Привычная поза успокаивала и отгоняла лишние эмоции.
– Не смей.
Ее поза отрешения раздражала, о чем я прекрасно знал. Вдобавок, склоненная голова позволяла ухмыляться сколько влезет – она не заметит.
– В стихах.
Отрешения не вышло – я взорвался.
– Что?
– Послание – в стихах. Черными иероглифами в раннем стиле мастера Сэйку. Танку.
– Хокку.
– Танку.
Я уже даже не знал, что проще выбрать. Пусть будет танка. Она довольно улыбнулась и дотронулась до своей растрепанной белой гривы.
– Помни, схитрить не выйдет.
Мои надежды стащить какой-нибудь классический стих испарились – совсем забыл, что недавно она закачала себе в голову всю библиотеку двора. Только сказки оставила – сказала, что их прочтет сама, вот только там стихи искать бесполезно… Но не самому же их писать, в конце концов.
– Это нечестно.
Она изобразила сочувствие.
– Надо было доказать, что фэньду-чи кусаются!
Я вздохнул и почел за благо встать.
– Вряд ли бы у меня это получилось при всех стараниях… У них ведь нет рта.
Когда ее глаза распахиваются – широко-широко, – они кажутся более безграничными, чем небо. Правда, они синие, а не красные, но, говорят, на некоторых планетах небо и впрямь синее… Хотя, может, это такая же правда, как кусающиеся фэньду-чи.
– Подонок!
А про безграничное небо – это у меня хорошо вышло. Может, и получится танка…
– Презренный выкормыш атэпаи-но, ты обманом заставил меня пережить страх и… и пробежать тысячу ли без отдыха…
– И сна…
– Да как смеешь ты смеяться над своей Властительницей?
– И атэпаи-но яйцекладущие. Они не выкармливают…
– Ты…
– И тысячу ли – это ты приврала…
– Покайся, пока не поздно!
Я рухнул на колени и начал отбивать поклоны, медленно подползая к ней. Потом я принялся целовать ее босые ноги – впрочем, уже без всякого кривляния.
– А коронация твоя через 85 лет.
