Я показал ей язык и откатился в сторону, на случай, если она все-таки решит поколотить меня снова. Но она вдруг уселась на траву и изобразила обиду, которую можно смыть только кровью… Моей, конечно же.
Я осторожно подполз ближе.
– А хочешь, я назову в твою честь скуфа?
Она просияла – хоть на этот раз мой расчет оказался верен.
– Тебе уже дали выбирать? Так рано?
– Я прошел три ступени.
Она снова скорчила гримасу.
– Я прошла пять.
Я «уважительно» закивал.
– Тогда ты знаешь, каково это – связанные руки, по трое с оружием на ступень. И как их обильно поливают маслом…
Она сникла.
– Нам руки не связывают. И по двое на ступень.
Я сочувственно вздохнул. Бедные…
– И без масла… Так тебе позволяют выбрать скуфа?
– Уже позволили.
– Когда?
У нее был нездоровый блеск в глазах – она, наверное, пошла бы к ненавистным Внешним только ради того, чтобы дойти до третьей ступени и с почетом спуститься в питомник за своим зверьком. Может, она потому и фыркает каждый раз, когда я говорю про Чжань, – просто завидует. Хотя кто знает – пройдет она свою десятую ступень, может, и позволят ей иметь своего зверя.
– Взял вчера, но имя еще не выбирал.
– А тип какой?
– Четырнадцатый.
Она скисла.
– Это больше мужской тип. Не получится.
Я пожал плечами. По мне так скуфу все равно: у них тридцать четыре типа, и кто там ближе к женщине кто к мужчине – вопросы спорные… Но раз она сказала «нет» – спорить бесполезно. Властительница как- никак. Я хихикнул, и она швырнула мне горсть травинок в лицо.
Лицо у нее при этом было таким, как будто этим жестом она дарит свободу тысячам порабощенных презренной Империей планет…
И почему-то я не стал над этим смеяться.
Мы долго сидели на краю обрыва и швыряли камешки в замершего внизу фэньду-чи. Этот был маленький, сдувшийся и не желал слезать со своего кристалла, в котором уже угадывались очертания нового тела ящерки. Расшевелить нам его так и не удалось. Когда мы прекратили попытки, уже стемнело.
– Я сейчас.
Она легко поднялась и исчезла в сумерках. Я швырнул еще пару камешков в кипящую воду залива и прогулялся по насыпи, разминая ноги.
– Ступать нужно на всю стопу, а не на носок.
Она ретировалась и попыталась подкрасться еще раз. Вышло значительно лучше, ей удалось даже чуть сбить меня с толку последним шагом. Правда, удар в поясницу всего лишь скользнул по ребрам, а подсечка вышла так криво, что чуть не лишила равновесия ее саму. В следующий момент я ударил…
И промахнулся. Что еще хуже – я замер, как дурак, пытаясь понять, как это могло получиться. Додумывал я уже лежа на земле – вторая подсечка была отличной. Я вскочил, ударил вслепую, присел, всматриваясь в темноту. И понял, что же спасло ее в первый раз, – меня отвлекло платье. Оно висело на кусте в паре метров от обрыва. Я хлопал глазами ровно до третьей подсечки – чем-то ей до безумия нравилось сбивать меня с ног.
На этот раз я успел ее схватить. Повалившись в траву в третий раз, я оправдывался тем, что не так-то просто сохранить хладнокровие, наткнувшись руками на голое тело.
Когда она подрубила мне колено и в падении нанесла неожиданно мощный удар ногой в грудь… Только злость помогла мне подняться, прыгнуть, свалить ее на землю и даже не одернуть руки, наткнувшись на голую разгоряченную кожу. Последнее, конечно же, было самым сложным…
Несколько минут мы лежали, переводя дыхание и глядя друг другу в глаза. Я медленно ослабил хватку, освобождая ее руки. Она медленно обвила мою шею и поцеловала, будто боялась обжечься. А потом, словно срываясь, поцеловала снова – жадно, безудержно. Я сжимал кулаки и рвал ни в чем не повинную скрипучую траву.
Она не останавливалась, я чувствовал касания ее языка – такие короткие, отрывистые, мечущиеся. Словно она пыталась рассказать, объяснить что-то, скользя по моим губам, щекам, шее… Я чувствовал, как тело обмякает, слабеет, повисая на ее руках, ее поцелуях. И руки, которые не в силах был обжечь кипящий океан или огонь храмов – они будто снова научились чувствовать жар, они плавятся на ее коже, каплями, звенящими ручьями скользя по раскаленному бархату… Словно учтивый восточный ветер баюкает ветку сакуры, уснувшую на его плече.
