этим, и бросить эти части на Эстляндию; поэтому туда шли наиболее молодые, наспех сколоченные из только что мобилизованных крестьян, части, не только не имевшие боевого опыта, но и не подвергнувшиеся еще политической обработке, и они рассыпались в первое время при первом серьезном толчке со стороны неприятеля. Как всегда случается в таких условиях, там были и прямые измены и предательства, напр., в той дивизии, которая сражалась на Нарвском направлении, командир полка увел часть полка и сдался в плен; естественно, что другая половина в панике разбежалась. Словом, там имелась полтора-два месяца тому назад такая обстановка, которая на других фронтах наблюдалась полгода тому назад. Я вам говорю обо всем этом с такой откровенностью, товарищи, потому что вы должны ясно знать все стороны строительства и жизни армии, в том числе и все теневые стороны. Неудачи ни в коем случае не должны побуждать нас опускать руки. В революционную эпоху революционная армия есть, по самому существу, нервная армия, которая живет порывами, – случаи кризиса, паники встречаются в ней чаще, чем в нормальное время. Но зато если эту молодую, нервную армию сплотить, дать ей идею, дать ей необходимый закал, дать ей возможность одержать первую победу, то ее нервность переходит в огромную силу наступления, она стремится вперед и становится непобедимой. Вот почему шатания, колебания и даже панические отступления молодых частей отнюдь не вселяют пессимизма в наши души. Достаточно было 2 – 3 недель энергичной работы командиров и комиссаров на Нарвском и Псковском участках Эстляндского фронта, чтобы фронт переродился, – и те солдаты, которые просто в силу полной неприспособленности, отсутствия самого элементарного опыта разбегались панически, сейчас сами собираются и не только заполнили части, но и внутренне их переродили. Приезжая дважды в одну и ту же часть на протяжении 10 дней, я не узнавал этой части. В этом и состоит огромная сила революционной идеи и революционных методов строительства.
Нигде, ни в какой стране, ни в какой армии командир полка не может сказать каждому солдату: «ты обязан умирать, если потребуется, потому что ты сражаешься за интересы твоей семьи, твоих детей, за будущее твоих внуков; это есть война угнетенных и трудящихся за их освобождение». Эти простые слова, с которыми обращаются к сознанию, к сердцу каждого солдата, творят в подлинном смысле слова чудеса.
В каждом полку, в каждой роте имеются элементы разного качества: наиболее сознательные, наиболее самоотверженные, конечно, составляют меньшинство; на другом полюсе есть ничтожное меньшинство противоположных элементов, темных, развращенных, шкурнических, отчасти кулаческих, контрреволюционных. Между этими двумя меньшинствами, стоящими на противоположных полюсах, имеются просто недостаточно сознательные, неуверенные, колеблющиеся, которые по своему сознанию, по настроению – честные, хорошие трудовые граждане советской страны, но нуждаются в выучке военной и политической. И когда мне командир какого-нибудь полка или комиссар говорит: «я за свой полк не отвечаю, там шкурники, когда им выступать надо, они говорят: нам того не дали, другого не дали, – это плохой полк», то я отвечаю с полной уверенностью: «если полк плох, стало быть командир полка плох и комиссар плох, ибо люди те же самые, что и в других полках, это те же, в массе своей, честные рабочие и крестьяне». Если они видят над собою нетвердое руководство, если закрадывается сомнение в правильности ведения полка командиром, если нет нравственного уважения к комиссару полка, то, разумеется, получается развал: шкурники берут верх, лучшие элементы стоят обескураженные в сторонке, а средние элементы не знают, с кем идти, и в час опасности поддаются панике. Там, где состав командиров хорош, особенно низший командный состав, где этот состав честный, твердый, где командир и комиссар полка хороши, там любой полк окажется на высоте. Дайте мне самый плохой полк, дайте три тысячи дезертиров, захватив их, где угодно, и назовите это полком, я им дам хорошего, честного командира полка, хорошего боевого комиссара, дам подходящих батальонных, ротных и взводных, – и я говорю, что три тысячи дезертиров в течение четырех недель дадут у нас, в революционной стране, превосходный полк. И это не надежда, не программа, не идея, все это проверено опытом, и в последние недели мы снова проверили это на опыте Нарвского и Псковского участков фронта, где нам такими мерами уже удалось создать прекрасные боевые части.
Есть еще возможный фронт, о котором я еще не говорил: это фронт Карельский или Финляндский. Там у нас боевых действий нет. Финляндия с нами непосредственно не в войне, хотя косвенно воюет, посылая свои полки на территорию Эстляндии, откуда они наступают на Ямбург вместе с белогвардейцами, эстонскими и русскими. Но на Карельском перешейке фронта в подлинном смысле нет. Однако, в последние недели в Финляндии велась бешеная, в настоящем смысле этого слова, агитация в пользу наступления на Петроград.[45] Они считают, что там мы теперь наиболее уязвимы, так как утратили Балтийское море и поэтому подступ к Петрограду теперь менее защищен. Рабочий класс Финляндии был, когда он стоял у власти в прошлом году, лучшим щитом для Петрограда. Но теперь там господствует временно буржуазия, и ее вождь Маннергейм, из бывших русских генералов, вел в последние месяцы и недели агитацию в пользу наступления на Петроград, а финская и шведская буржуазная печать утверждала, что Петроград можно взять путем сухого короткого удара, путем налета, – для этого достаточно бросить туда, скажем, одну-две дивизии. Мало того, ген. Маннергейм назначил маневры своих полков вблизи нашей границы, у Териок, и об этом открыто писала в тоне вызова финляндская буржуазная печать. В Петрограде по этому поводу, разумеется, большого волнения не было, ибо смешно и нелепо говорить о том, что финляндская буржуазия, которая едва-едва справилась (при помощи гогенцоллернских штыков) с революцией рабочего класса Финляндии,[46] буржуазия страны, в которой всего населения не более двух с половиной миллионов душ, сможет состязаться с революционной Советской Россией; тем не менее в Петрограде поднялось глубочайшее возмущение среди рабочих по поводу того, что финские белогвардейцы, на шпагах которых еще не обсохла кровь финляндских рабочих, осмеливаются угрожать рабочему классу Петрограда, нашей красной революционной столице.
В ответ на маневры Маннергейма мы назначили наши собственные маневры на нашей финляндской границе. Мы призвали всех на защиту Петрограда. Больше всех и горячее всех откликнулись на этот клич товарищи курсанты петроградских военных курсов. По их единодушному требованию нормальные занятия на курсах были прекращены и все курсанты были временно сведены в один маневренный отряд превосходного качества. Этому отряду мы делали смотр на бывшей Дворцовой площади, ныне имени Урицкого, и в этом смотру принимал участие офицер французской армии капитан Садуль, который порвал со своим правительством, с французской военной миссией, чтобы защищать Советскую власть, и в настоящее время работает в нашей военной инспекции.[47] И капитан Садуль, стоявший со мной рядом, глядя на наших молодых будущих красных офицеров и их превосходный в военном смысле вид, на воодушевление, написанное на их лицах, на одухотворенную стройность их рядов, с восторгом говорил, что это одна из наиболее возвышающих картин, какие он видел в своей жизни, и прибавил: «как я жалею, что здесь нет французской военной миссии с генералом Нисселем во главе, – если б они увидели ваших будущих красных офицеров, сведенных в этот боевой отряд, они сказали бы своему правительству: остерегайтесь наступать на Россию, Россия не беззащитна, у нее есть свои красные солдаты и офицеры!». И этим курсантам, петроградским молодым товарищам, я обещал, что если действительно Петрограду будет угрожать опасность с Олонецкого, с Карельского, с Ямбургского фронтов, то на них будет возложена задача – быть первыми при обороне красного Петрограда, и они отнеслись к этому обещанию, как подобает относиться честным солдатам революции, они эту задачу приняли с восторгом. Между прочим, они с успехом участвовали в маневрах.
Но что же оказалось? Оказалось, что грозное предприятие Маннергейма закончилось великим крахом. Он двинул несколько эшелонов к нашей границе, но белогвардейские финские полки под Териоками устроили – о ужас! – митинг, на котором заявили: «ты нас ведешь не на маневры, а на войну с Красной Армией, – мы обороняться согласны, но наступать на Петроград не хотим!». И Маннергейм вынужден был повернуть эшелоны назад. В маневрах у него участвовало не больше, не меньше, как… две роты. Таким образом этот опыт закончился жалким крушением. На другой и на третий день появились в газетах интервью с ген. Маннергеймом, где он говорит, что по международным и всяким другим соображениям наступление на Петроград… откладывается до весны. Итак, на этом фронте мы можем более или менее спокойно дожидаться весны. Что касается грозного воеводы Маннергейма, то приходится по его поводу вспомнить выразительную фразу знаменитого нашего сатирика Салтыкова-Щедрина, который говорит: «наобещал больших кровопролитиев, а на самом деле чижика съел». Так и ген. Маннергейм: обещал взять коротким ударом Петроград, а на самом деле нашел две роты для маневров под Териоками.
Если бы, однако, положение финской буржуазии или давление на нее англо-французского капитала
