ультрамонтанами, обскурантами вообще. Когда же после прусско-французской войны каждого доброго немецкого буржуа стало распирать от «национального самосознания», Kladderadatsch заразился отечественным самодовольством и обратил свою сатиру против молодых общественных сил, не разделявших национального опьянения. Историческая Немезида не заставила себя ждать: сатира Kladderadatsch'a стала плоска, как лоб немецкого филистера.
Или не заслуживает ли глубокого внимания, что свободомыслящий Рихтер [69] становится предметом почтительных перепечаток для… «Московских Ведомостей» в своей сатирической брошюре, направленной против Бебеля. И поделом: сатирический бич не смеет замахиваться на будущее!
II
«На днях состоится, – читали мы недавно, – торжественное перенесение из главной палаты мер и весов в здание Сената точных копий прототипов наших мер и весов (аршина и фунта), сделанных в Лондоне из иридиевой платины. В Сенате они будут в железном шкапу замурованы в стену». (Восточное Обозрение N 21.)
Торжественное перенесение аршина и фунта! Фунт и аршин, вот истинные реликвии буржуазного общества!
Впрочем, названные отечественные единицы измерения скоро будут заменены европейским метром и граммом: и в сфере измерения, как во всех других, российская буржуазия перенимает готовые результаты европейской техники, получает их задаром, без труда и борьбы. Европейской буржуазии все это досталось далеко не так легко. Она долго и упорно боролась за свободу мысли и слова, так как ей необходимо было создать ту политическую и правовую атмосферу, в которой наука, запряженная в торжественную буржуазную колесницу, давала бы maximum результатов в смысле интенсификации производительных сил.
Отечественная же буржуазия, повторяю, выписывает «технику» уже в готовом виде из-за границы, при чем в пограничных таможнях эта «техника» очищается от прилипших к ней элементов европейской общественной атмосферы и в таком обезвреженном виде поступает на потребу отечественных торгово- промышленных классов. В результате на долю «исторической миссии» общественного творчества нашего tiers etat почти ничего не остается.
Как бы внимательно вы ни прислушивались к голосам, исходящим из среды нашего третьего сословия, самое большее, что вы услышите, это голос купца из Одессы, купца из Тамбова, купца из Царевококшайска, отличающего вмешательство от команды, но все это лишь отдельные голоса, разрозненные, случайно появляющиеся и также случайно замолкающие. Это не голос класса, ибо, как класс, наша буржуазия безгласна. Определенных общественно-исторических горизонтов у нее нет. Безыдейность наложила на нее свою печать с первых же шагов ее исторической карьеры.
Позвольте привести поучительный анекдот.
Какой-то камышинский гласный заметил своему городскому голове, что «по закону» ему не полагается председательствовать в городских комиссиях, на что этот последний ему возразил в таком примерно роде: «Ну, так что же что „по закону“? Должен же я руководить вами, когда все вы люди малограмотные и неспособные». («Северный Курьер», N 394.)
«Малограмотные и неспособные люди»! Разве это не классическая характеристика отечественного tiers etat. Конечно, малограмотность тут надлежит понимать не в прямом, а в более широком смысле. Что касается простой грамотности, то новые деруновские поколения кое в чем преуспели. У нас имеется новый тип купца, как в свое время с обязательностью доложил публике г. Боборыкин [70], купца, по моде красящего шею в коричневый цвет, по-английски расчесывающего затылок, давно заменившего родительские «эстот» и «ефтот» двумя-тремя иноземными диалектами при сверхъестественном знакомстве с их бульварными частями, основательно и добросовестно ознакомившегося со всеми сортами парижских и иных обнаженностей, но по части гражданских традиций и общественных интересов и этот новый продукт (в сущности, космополитический, а не отечественный) является абсолютным банкротом.
Отсутствие серьезных общественных запросов оставляет пустое место. А психика, как индивидуальная, так и классовая, боится пустоты, подобно природе в представлении древних. На этой-то почве и возникает общество восстановления старо-русского костюма, или зарождается мысль о реставрации «Бархатной книги».
Последний факт довольно любопытен. «Бархатная книга» была заведена в 1807 году, дабы «увековечить в потомстве память родов первостатейного и первогильдейского купечества». Книга эта благополучно покоилась в архивах департамента Герольдии. Но вот симбирское купечество, неизвестно откуда получившее «просияние своего ума», вспомнило о своем первогильдействе и первостатействе и на недавнем купеческом собрании постановило запечатлеть на страницах «Бархатной книги» свои достославные имена, дабы «можно было видеть состав семьи каждого купца с самого начала его происхождения». Я полагаю, что «самое начало своего происхождения» почтенное симбирское купечество без ущерба для своей славы могло бы опустить, ибо начало это не бог знает как уж чистоплотно… Но суть, разумеется, не в этом, а в том, что приводимые факты представляют собою, кажется, наиболее широкое проявление общественного самоопределения наших торгово-промышленных классов.
Недаром чистый либерализм со всеми манчестерскими символами веры [71] отцвел у нас, не успевши расцвесть: он решительно не имел под собою общественной почвы. Можно было импортировать манчестерские идеи, что и сделал «Экономический Указатель», но нельзя было импортировать питавшей их социальной среды. Либерализм в своем историческом происхождении – доктрина прогрессивной буржуазии: наша же буржуазия в лучшем случае способна додуматься до записей в «Бархатную книгу», и то еще если начальство предварительно заведет эту книгу в департаменте Герольдии. Заметьте следующее. Торгово-промышленная буржуазия в Западной Европе всегда отличалась более прогрессивным направлением, по сравнению с землевладельческими классами. А у нас? В то время как земства, эти по преимуществу землевладельческие органы, несмотря на массу неблагоприятных условий, успели выработать в своей практике известные, хотя бы и минимальные традиции, связанные с более или менее широкими общественными нуждами и запросами, городские думы в общем поражают своей безличностью и инертностью. Под широкими, мягкими крыльями охранительного тарифа и покровительственных пошлин наши торгово-промышленные классы предаются сладкой гражданской дремоте, тогда как землевладельческие классы этими самыми тарифами и пошлинами наводятся на разнообразные, в общем малоутешительные сопоставления, параллели и выводы, которые вызывают в них потребность в более широкой активности.
В настоящее время, когда Россия столь быстро… когда железные дороги… когда… и пр., и пр., и пр., неосновательно, конечно, говорить о мертворожденности нашего капитализма, об отсутствии у него будущего и т. д., и т. д. Но вместе с тем текущая действительность отнюдь не дает достаточного основания для витийства на тему об исторической миссии российской буржуазии и об ее общественных заслугах, настоящих или будущих. Дело в том, что понятие капитализма несравненно шире понятия буржуазии, и если капитализм наряду с отрицательными явлениями несет с собой положительные, то к числу последних никак нельзя отнести тех, которые воплощаются в безыдейных, пассивных, «малограмотных» и «неспособных» претендентах на места в «Бархатной книге».
«Восточное Обозрение» NN 56, 57, 13, 14 марта 1901 г.
Л. Троцкий. ПЕНИТЕНЦИАРНЫЕ{53} ИДЕАЛЫ И ГУМАННОЕ ТЮРЬМОВОЗЗРЕНИЕ
«Люди культуры видят в идее государственности базис для известного рода профессии, дающей или прямые выгоды в виде жалованья, или выгоды косвенные в виде премии за принадлежность к той или другой политической партии». («Благонамеренные речи» – «В погоню за идеалами».)
Так говорит Салтыков. И многие платонические «почитатели» и «поклонники» этого писателя, так или иначе притершиеся к «идее» государственности, как «базису», стали бы куда умереннее в своих симпатиях к великому русскому сатирику, если бы поближе познакомились с нетленным наследием писателя, которого они так много почитают, так мало читают и так основательно не понимают…
В середине прошлого года в столице Бельгии собрались – не в первый, впрочем, раз – с разных концов света почтенные криминалисты и тюрьмоведы для обсуждения вопросов своей почтенной профессии.
Как воодушевленно бились истинно-гражданские сердца при наблюдении работ этого съезда на пользу
