хижинах и кабачках, правит та же исступленная страсть служения Афродите. Здесь тоже заигрывают с женщинами и под звуки скрипок кружатся в танце, пока дипломаты вершат судьбы Европы.
Даже рассудительная императрица Елизавета чувствует, что и у нее голова идет кругом. Давно покинутая царем, в Вене она вновь встречает своего давнего поклонника, князя Адама Чарторыйского. Годы оставили свой след на челе государыни, но ее обожатель охвачен тем же волнением, что и во время их встреч в годы юности. Он доверяет дневнику свои чувства: «Здесь я вижу ее, сильно изменившуюся, но для меня все ту же, и все те же и ее и мои чувства (они утратили прежний пыл, но все еще сильны, и мысль, что я не могу видеть ее, причиняет мучительную боль). До сих пор я только один раз видел ее. Был принят плохо и весь день несчастен… Вторая встреча. Снова чувство долга вынуждает нас… Она, как всегда, истинный ангел. Ее письмо… Она моя первая и по-прежнему единственная любовь… Обмен кольцами… Я желаю ей счастья и ревную к этому счастью; страстно люблю, а все-таки… Долгая неуверенность, сопротивление, постоянные огорчения и двадцатилетнее ожидание; трагический исход ее единственной неверности оскорбил некоторые самые деликатные чувства. Но это меня не оправдывает, ибо я простил от всего сердца, а она не прощения, но любви, поклонения и обожания достойна». Императрица в письме к матери жалуется, что ее положение вынуждает ее «принести в жертву официальному положению счастье всей своей жизни, расставаясь с человеком, в котором в течение лучших четырнадцати лет жизни она привыкла видеть свое второе „Я“».
Так на берегах Дуная вновь разгорается любовь между императрицей и князем Чарторыйским, оборвавшаяся в 1807 году во время романа Елизаветы с корнетом Охотниковым. Он «простил от всего сердца» ее неверность, она вновь видит в нем «счастье всей жизни». Конечно, в этой взаимной страсти, сдерживаемой велением долга, много романтического. Взаимное влечение двух душ обостряется невозможностью физического обладания. Они скрывают, каких страданий им стоит отказ от того, чего оба страстно желают. С каждой новой встречей искушение возрастает. «Чарторыйский по-прежнему на хорошем счету у императрицы», – читаем в полицейском донесении от 3 октября 1814 года. Останутся ли они верны своим моральным принципам или позволят себе потерять голову? Позволено предложить, что Елизавета в конце концов дала своему вздыхателю увлечь себя, и царю донесли об этом. Сам постоянно обманывая жену, он все более сурово обращается с ней на людях. Как если бы он вымещал на ней какую-то застарелую обиду. Донесения австрийской полиции сообщают об оскорбительном отношении Александра к супруге: «Сообщение барона Хагера, министра полиции, 2 января 1815 года. Вот что рассказывают у Этьена Зичи: 1. В прошлую пятницу Александр заставил свою несчастную супругу присутствовать на балу у княгини Багратион. Императрица неохотно повиновалась, но канапе, на которое она села, было в таком плохом состоянии, что развалилось под ней. 2. В субботу на семейном обеде у Александра он невероятно грубо обошелся с императрицей, со своим братом, великим герцогом Баденским, и сестрой, баварской королевой. Говорят, что императрица не вернется в Россию, а уедет к брату в Карлсруэ».
Другой рапорт полиции от 5 февраля 1815 года: «Императрица России… супружество которой столь несчастливо, никогда не обедает ни с императором, ни с его сестрами, великими княгинями… Предполагают, что она не вернется в Петербург. Если так действительно произойдет, это произведет глубокое впечатление в столице, где императрица очень популярна и любима».
Чуть позже новое донесение в том же духе: «На последнем балу у княгини Багратион при появлении императрицы раздались возгласы: „Как она прекрасна! Бесспорно, эта женщина – настоящее чудо!“ Александр, задетый за живое, так как заподозрил выпад в свой адрес, произносит, повысив голос: „А я этого не нахожу! У меня другое мнение“».
Елизавета безропотно переносит унижения и даже оправдывает холодность мужа. «Из чувства справедливости я должна признать, что император любезен со мной, – пишет она 2 февраля 1815 года матери, – он сам предложил мне чаще обедать у него и даже вдвоем с ним, когда я буду одна. Нужно судить, исходя из характера человека, особенно такого человека, как император».
Красота, чувство собственного достоинства, выдержка этой брошенной супруги пленяет придворное окружение, обычно столь злоязычное. Мадам де Сталь называет ее «ангел-хранитель России», а граф де Ла Гард так описывает ее: «У нее прелестная фигура и глаза, в которых отражается чистота души. Прекраснейшие пепельные волосы распущены по плечам. Фигура ее изящна, гибка и грациозна; походка воздушна и тотчас выдает ее, даже если лицо скрыто маской. Очаровательный характер, живой и развитой ум, возвышенная душа соединяются в ней с любовью к искусствам».
Хотя у нее никогда не было вкуса к светской жизни, она, соблюдая налагаемые придворным этикетом обязанности, присутствует на всех приемах. На балах дамы увешаны драгоценностями стоимостью 30 миллионов франков. 18 октября 1814 года, в первую годовщину сражения под Лейпцигом, в Пратере дается парадный прием. На обеде, устроенном для войск, Александр поднимает тост за здоровье «народа и армии». На следующий день празднество продолжается во дворце посла России графа Разумовского. Императорская чета принимает за столом, сервированным на 360 персон, всю высшую знать Европы, высших офицеров союзных армий: здесь два императора, четыре короля и триста царствующих принцев и князей. Император Франц сидит по правую руку Елизаветы, а царь – возле императрицы Австрии, тщетно пытаясь завязать с ней беседу: оба они глуховаты, но не ни одно и то же ухо.
6 декабря манеж, ранее переоборудованный в парадную столовую, превращен в бальную залу для празднования именин великой княгини Екатерины. Приглашенные в восторге от русских плясок, исполнявшихся в национальных костюмах. Ужин сервирован на пятидесяти столах по шести приборов на каждом, при свете целого леса свечей. Царь и царица потчуют гостей привозными деликатесами: здесь стерлядь с Волги, устрицы из Канкале и Остенде, трюфели из Перигора, апельсины из Палермо, ананасы из императорских оранжерей в Москве, спелая земляника из Англии и виноград, собранный во Франции. Кроме того, у каждого прибора стоит тарелка с вишнями, доставленными в холодильниках из Петербурга, каждая ягода обошлась в рубль серебром. Восхищенный граф де Ла Гард пишет: «По правде говоря, я с трудом верю собственной памяти, когда вспоминаю это безудержное расточительство». После ужина возобновляются танцы. Александр захвачен общим весельем и кокетничает со всеми своими партнершами по танцам. «As for the emperor of Russia, he dances while Rome is burning», [59] – пишет Е. Гук, секретарь Каслри.
Но все эти галантные и политические треволнения не могут отвлечь союзников от не дающей им покоя мысли – о запертом на своем острове Наполеоне. Принц де Линь острит: «Наполеон играет в Робинзона Крузо», а Талейран не перестает требовать, чтобы корсиканца удалили от берегов Средиземного моря. Он предлагает другое место заключения – Азорские острова, «в пятистах лье от всякой земли». Веллингтон, прибывший в Вену, поддерживает его. Но Меттерних предпочитает не спешить с депортацией низвергнутого императора и дождаться, пока тот сам каким-нибудь опрометчивым поступком не даст для этого повода. Царь категорически возражает против переселения бывшего врага в новое место заключения. Причины великодушия Александра две: во-первых, он догадывается, благодаря донесениям шпионов обоего пола, что Англия, Австрия и Франция подписали недавно договор, направленный против России и Пруссии; во-вторых, он только что узнал от Талейрана, что Людовик XVIII отклонил возможность брака между герцогом Беррийским и великой княжной Анной. Забыв, что недавно сам был против этого союза, он возмущается: этот подагрический королишка, посаженный на трон стараниями России и союзников, находит сестру русского царя, великую княжну из дома Романовых, недостойной своего племянника! Этот новый афронт разжигает давнюю злобу Александра против Бурбонов и склоняет его к доброжелательному отношению к Наполеону, который, по крайней мере, всегда выказывал себя лояльным противником. Его сердечная переписка с королевой Гортензией, его ежедневные прогулки по улицам Вены под руку с Евгением Богарнэ – замаскированный ответ на оскорбления со стороны Тюильри. «По какому праву, – негодует он, – отбирают у этого человека остров Эльба, предоставленный ему в соответствии с договором всего год назад?»
Споры о будущем Наполеона неожиданно прерваны новостью, поразившей конгресс точно гром среди ясного неба: в ночь с 6 на 7 марта 1815 года Меттерних получает сообщение, что экс-император Франции тайно отплыл с острова Эльба в неизвестном направлении. В восемь часов утра Меттерних устремляется к императору Францу, а тот, до смерти перепуганный, приказывает ему бежать к императору России и королю Пруссии. Впервые после трех месяцев дипломатических размолвок Меттерних является к царю. Александр, узнав новость, без колебаний заявляет, что готов взяться за оружие. Перед лицом общей опасности вчерашние раздоры отступают, и соперники вновь становятся союзниками. Потом царь, проявив беспримерное великодушие, говорит Меттерниху: «Покончим с нашей личной распрей. Мы оба христиане, а
