трагедии. Этот беспристрастный анализ чужих талантов почти что помимо его воли удерживал его, не давал отдалиться от происходящего на сцене и закулисных перешептываний. Впрочем, он никогда и не думал отказываться от своего призвания драматурга. Фредерик Леметр репетировал «Кина» в «Варьете». Премьера состоялась 31 августа 1836 года. Успех пришел мгновенно. Зрители и пресса – все были в восторге. Но кому они аплодировали? Фредерику Леметру или Александру Дюма? Не все ли равно! Главное – что триумф «Кина» заставит забыть о провале «Дон Жуана». На каких же чудесных качелях нас раскачивает жизнь! Еще вчера ты летел к земле, а сегодня взмываешь под облака. Никогда не надо признавать себя побежденным – только так и можно взять реванш, лучше способа не придумать. Александр уверял, что это правило перешло к нему от отца. И о чем ему тревожиться назавтра после премьеры «Кина», его-то врасплох не застанешь, он знает множество путей, ведущих к цели. Драматург, историк, романист, критик – все-то он умеет, все знает, и все у него получается!
Дома Ида надежно взяла в свои руки бразды правления. Она прекрасно вела хозяйство, гостеприимно встречала друзей, явно отдавая предпочтение «светским людям», но по-прежнему упрекала Александра в том, что он гоняется за каждой юбкой, и надоедала ему просьбами пристроить ее в «Комеди Франсез». Тем не менее с недавних пор у нее в его глазах появилась новая заслуга. Заботясь о том, чтобы сделать их связь как можно более прочной, она взяла в дом дочку Александра и Белль, маленькую Мари-Александрину, которой к тому времени пошел седьмой год. Девочка была совершенно непривлекательна внешне, несмотря на свои чудесные черные волосы и голубые глаза, похожие на отцовские. После того как ее долгие месяцы перекидывали от одной няньки к другой, она была беспредельно счастлива оказаться в тепле, в настоящей семье, где хозяйничала пышнотелая дама, которая осыпала ее ласками и закармливала всякими лакомствами. Занимаясь девочкой, балуя ее, Ида одновременно удовлетворяла и долгое время подавляемую потребность в материнстве, и желание распоряжаться жизнью близких. Но если от Мари-Александрины она могла добиться чего угодно, то любые ее попытки руководить воспитанием сына Лор Лабе, двенадцатилетнего Александра-младшего, наталкивались на глухое сопротивление. Так же страстно, как восхищался отцом, его ростом, силой, умом и жизнерадостностью, мальчик ненавидел назойливую подругу, которую тот себе выбрал. Ида страдала одновременно и оттого, что паршивый мальчишка нескрываемо ее презирает, и оттого, что видела, как он млеет от восторга перед «великим Дюма», который не упускал случая покрасоваться перед сыном, чтобы окончательно его покорить.
Впрочем, на самом деле, если она и ревновала немного Александра к его сыну, куда сильнее ее тревожил интерес, который он проявлял к своим чрезмерно навязчивым поклонницам. В конце 1836 года, узнав, что его бывшая любовница Виржини Бурбье вернулась из Санкт-Петербурга и привезла ему роскошный халат и упаковку турецкого табака неизвестного во Франции сорта, Ида отобрала подарки, из халата выкроила себе жакет, а восточный, тонко благоухающий табак заменила самым обычным, дешевым, от которого начинал кашлять и плеваться всякий, кто пробовал вдохнуть его дым. Эти меры притеснения сопровождались таким потоком проклятий, что Александр начал подумывать, не лучше ли ему собрать свои пожитки и куда-нибудь переселиться.
На его счастье, 18 сентября ему внезапно представился случай переменить обстановку: его на две недели посадили в тюрьму Фоссе-Сен-Бернар. Поводом к аресту стали многочисленные пропуски строевых занятий Национальной гвардии. В тюрьме он развлекался сочинительством – написал «Злоключения национального гвардейца» и несколько злобных памфлетов, направленных против профессиональных критиков, которые его чем-нибудь обидели, – и принимал гостей, в том числе Иду, наконец-то проявившую к нему милосердие и навестившую его в заточении, и Виржини Бурбье, к которой снова воспылал нежными чувствами. Поскольку та со вздохом сообщила ему, что вскоре должна снова уехать в Санкт-Петербург, он всерьез вознамерился ее сопровождать, если не в Россию, то хотя бы до Гамбурга, где они могли бы приятно провести время. Однако Жерар де Нерваль отвлек его от этого фантастического проекта, предложив совместно написать либретто оперы «Пикилло», музыку для которой должен был сочинить композитор Ипполит Монпу. В главной роли должна была выступать Женни Колон, в которую Жерар де Нерваль был влюблен до беспамятства и без всякой взаимности. Александр пришел в полный восторг от того, что может сочинять за тюремными стенами поэтическое произведение, и согласился заняться «Пикилло», позабыв о Виржини. В течение двух недель они с Жераром, запершись вдвоем, изощрялись, трудясь над историей, которая ни тому, ни другому по-настоящему не нравилась. Как бы то ни было, благодаря ей они провели немало чудесных часов, полных дружбы и веселья. Опера, поставленная годом позже, имела, по словам Дюма, «умеренный успех».
Едва выйдя из тюрьмы, Александр снова угодил в лапы Иды. Она была упорной, а он изо всех сил старался быть терпеливым. Бесконечными угрозами и мольбами она добилась того, что он выставил непременным условием, при котором соглашался отдать новую пьесу во Французский театр, официальное вступление его любовницы в труппу. Филоклес Ренье, временно руководивший театром, уступил его требованиям, и с Идой был заключен контракт на полгода, что сделало ее на несколько дней чуть более снисходительной к слишком увлекавшемуся любовнику. Впрочем, Виржини Бурбье снова уехала в Санкт- Петербург, никакие новые соперницы пока на горизонте не показывались, а Александр был полностью поглощен своими распрями с прессой. Отвратительный Жюль Леконт, спекулянт, лгун и мошенник, которому он «врезал» по окончании своей поездки на юг, только что опубликовал в Бельгии под псевдонимом граф Ван Анжельгом «Записку о французских писателях», в которой изрядно потрепал Дюма. Эту обличительную речь немедленно перепечатал во Франции Балатье, главный редактор «Cabinet de lecture». Некоторые писатели, в том числе и Альфонс Карр, также подвергшиеся нападкам и шельмованию в этой статье, намеревались вызвать Балатье на поединок. Дюма, хотя и был весьма щепетилен в вопросах чести, предпочел на низкую месть неудачника ответить презрением. Возможно, он узнал, что в начале того же, 1837 года русский поэт Александр Пушкин был убит на дуэли молодым французом, Жоржем Геккереном д’Антесом, служившим в русской императорской гвардии.[65] Говорили, что убитый, почти неизвестный во Франции, но прославленный у себя на родине, был африканского происхождения. В его жилах текла та же кровь, что и у Дюма, он носил то же имя. Простое совпадение или предзнаменование? Слишком глупо будет, думал Александр, если его постигнет та же участь, что и этого Пушкина, по вине совершеннейшего ничтожества!
Понемногу волнения, вызванные подлой выходкой Жюля Леконта, улеглись, дело закончилось без кровопролития, и Александр вернулся к своим планам: написать «Калигулу», который способен был бы соперничать с «Гамлетом» или «Макбетом». Теперь он задумал соединить смешное с ужасным и отвести главную роль в пьесе знаменитому коню, которого император решил сделать консулом, чтобы показать всем, насколько велика его власть. В цирке Франкони в то время как раз был ученый конь, которого звали Адольф. Как хорошо было бы вывести его на подмостки, чтобы воочию показать безумие его хозяина, как это привлекло бы внимание к пьесе! Но Дюма не повезло, его постигло разочарование: десять дней спустя Адольф сломал ногу во время выступления, и его пришлось пристрелить! Однако Александр не слишком был огорчен гибелью коня. К этому времени он осознал, что появление коня на сцене Французского театра могло превратить всю пьесу в буффонаду или цирковое представление. А ведь «Калигула», по его замыслу, – серьезное произведение, драма романтическая и классическая одновременно, раскаты звучного александрийского стиха, «Шекспир, переписанный Расином», – одним словом, откровение, которое вознесет имя автора на такую высоту, с какой уже ни один критик не сможет его сбросить. Ида суетилась у него за спиной. Ей тем более не терпелось, чтобы он поскорее засел за сочинение «Калигулы», что ей была обещана главная женская роль. Но, хотя Александр без конца рассказывал друзьям о своей пьесе, ни одной строчки он пока что не написал. Правда, работает он всегда очень быстро! Дюма обещал, что за несколько недель все будет готово. И уже начал готовить журналистов к возведению на пьедестал той, кому предстояло стать восходящей звездой спектакля. «Дорогой сосед, – пишет он Альфонсу Карру 27 февраля 1837 года, – в пятницу Иду приняли в „Комеди-Франсез“; она должна дебютировать там в начале сентября; окажите любезность – если у вас сохранились какие-нибудь связи в „Корсаре“, пошлите им заметку».
Подготовив таким образом почву, он мог приступить к самому главному: начать писать пьесу, стих за стихом, реплику за репликой. Анисе Буржуа дал ему достаточно вялую основу. Мешанина из безумия, жестокости и распутства. Калигуле и Мессалине, воплощающим собой языческое зло, противостоит чистая христианская девственница Стелла, жертва желаний императора, которая примет мученическую смерть по его приказу. Здесь были все ингредиенты, необходимые для того, чтобы доставить удовольствие любителям сильных ощущений. Потому-то Александр теперь отказывался от многочисленных предложений работать в
