Шетарди, он выгреб все до последней монетки из собственных карманов, после чего обратился к французскому двору за дополнительным авансом размером в пятнадцать тысяч дукатов. Поскольку правительство Франции продолжало делать вид, что не слышит его просьб, Лесток стал понуждать посланника действовать независимо от обстоятельств и, не дожидаясь разрешения Парижа или Версаля, любой ценой получить желаемое. Лесток старался подбодрить, Лесток подгонял, и вот уже воодушевленный или, скорее, вынужденный внять его призывам, французский посланник снова начинает свою игру. Он отправляется к царевне и, специально накаляя обстановку, сообщает ей, что, согласно последней полученной им информации, регентша собирается заточить Елизавету Петровну в монастырь. Лесток, который явился вместе с ним, глазом не моргнув, подтверждает, что похищение и заточение могут последовать со дня на день. Надо сказать, удар этот был нанесен в самую что ни на есть болевую точку: монастырь был постоянно преследующим Елизавету кошмаром. Чтобы окончательно убедить ее, Лесток, который отличался художественными талантами, схватил лист бумаги и нарисовал на нем две картинки: на одной была изображена государыня, восходящая на престол под ликующие крики толпы, на другом – та же самая женщина, но принявшая постриг и направляющаяся с поникшей головой к монастырю. Положив свои рисунки перед Елизаветой Петровной, Лесток приказал – разом требовательно и лукаво:
– Выбирайте, мадам!
– Отлично, – ответила царевна. – Решайте, когда![49]
А то, о чем она не сказала, но что ясно читалось в ее глазах, был овладевший ею ужас. Не обращая внимания ни на бледность Елизаветы Петровны, ни на ее нервозность, Лесток и Ла Шетарди принялись уже составлять подробный список своих противников, которых следовало арестовать и объявить вне закона сразу после победы. Во главе этого «черного списка» стоял, естественно, Остерман. Но были там и Эрнест Миних, сын фельдмаршала, и барон Менгден, отец столь милой сердцу регентши Юлии, и граф Головкин, и Лёвенвольде с несколькими сообщниками. Однако пока еще было неизвестно, какую судьбу, когда все будет закончено, готовят для самой регентши, ее мужа, ее любовника и ее ребенка. Всему свое время! Чтобы побудить к более решительным действиям слишком сдержанную, на его взгляд, царевну, Лесток заявил, что солдаты Гвардии готовы к борьбе, что они рвутся на защиту в лице Елизаветы Петровны «крови Петра Великого». При этих словах лекаря-заговорщика она внезапно обрела уверенность в себе и, воодушевленная, воскликнула: «Я не предам этой крови!»
Это окончательное обсуждение планов имело место 22 ноября 1741 года и проходило в глубочайшей тайне. На следующий день, 23 ноября, в императорском дворце был прием. Скрывая свою тревогу, Елизавета Петровна явилась во дворец в парадном платье – с намерением привести в ярость всех своих соперниц и обезоружить сияющей улыбкой самых злобных недоброжелателей. Подходя для приветствия к регентше, она опасалась, что та либо публично оскорбит, унизит ее, либо намекнет на ее связи с некоторыми неблагонадежными дворянами, однако Анна Леопольдовна проявила еще большую любезность, чем обычно. Вероятно, она была слишком занята своей любовью к графу Линару, в это время отсутствовавшему в столице, своей нежностью к Юлии Менгден, для которой готовила приданое, и своей материнской заботой о здоровье сына, с которого она «как настоящая немецкая мамаша» сдувала пылинки, чтобы на нее могли хоть как-то воздействовать слухи о некоем неведомом заговоре. Тем не менее, увидев свою тетушку-царевну такой ослепительной и безмятежной, Анна Леопольдовна припомнила, что Линар в последнем письме предупредил, чтобы она была очень осторожна в связи с двойной игрой Ла Шетарди и Лестока, которые, с поощрения Франции и, может быть, даже Швеции, мечтают о том, чтобы свергнуть ее с престола и отдать этот престол Елизавете Петровне. Внезапно помрачнев, Анна Леопольдовна решила прибегнуть к хирургическим методам и вскрыть нарыв. Понаблюдав за теткой, которая в эту минуту уже играла в карты с несколькими придворными, Анна Леопольдовна подошла и, прервав игру, попросила Елизавету проследовать за ней в соседнюю комнату. Оставшись наедине с предполагаемой заговорщицей, регентша бросила ей в лицо обвинения, дословно повторив все, что было написано Линаром. Елизавету словно гром поразил: она побледнела и стала растерянно бормотать слова оправдания, заверять Анну Леопольдовну в своей невиновности, клясться, что ту ввели в заблуждение, говорить, что ей дают плохие советы, гнусно обманывают… Рыдая, Елизавета бросилась к ногам регентши… Последняя была сильно взволнована: девушка явно была искренней, вроде бы от души каялась, – и Анна Леопольдовна, в свою очередь, разрыдалась. Вместо того чтобы поссориться, женщины обнялись и, мешая вздохи и слезы с клятвами в вечной любви, что-то лепетали, успокаивая одну другую. В общем, расстались они к концу вечера, как сестры, которым удалось избежать опасности, равно грозившей им обеим.
Иначе отнеслись к донесшимся до них слухам об этом свидании приверженцы той и другой. Они восприняли сведения как сигнал к безотлагательным действиям. Несколько часов спустя, ужиная в знаменитом ресторане, где можно было приобрести не только голландские устрицы, но и парижские парики, а кроме того, известном как место встречи лучших информаторов столицы, Лесток от некоторых хорошо осведомленных доносчиков узнал, что Остерман отдал приказ удалить из Санкт-Петербурга преданный царевне Преображенский полк. Предлогом для такой внезапной передислокации армии стало неожиданное развитие военных действий в русско-шведской войне. На самом же деле это был один из многих способов лишить Елизавету Петровну надежнейшего крыла при подготовке государственного переворота.
На этот раз был брошен прямой вызов, и следовало опередить противника. Наплевав на протокол, заговорщики тайно собрались прямо в императорском дворце, в покоях царевны. Здесь присутствовали самые главные из них – они окружали Елизавету Петровну, которая была ни жива ни мертва. Рядом с ней находился и Алексей Разумовский, решившийся, наконец, высказать свое мнение. Подытоживая обсуждение проблемы, он заявил своим прекрасным зычным голосом церковного певчего: «Промедление приведет к большому несчастью! Душа моя чует в таком случае великие возмущения, разрушения, а может быть, и гибель родины!» Ла Шетарди и Лесток громкими криками поддержали Разумовского. Отступать было некуда. Прислонившись к стене, Елизавета Петровна вздохнула и произнесла нехотя: «Ну, хорошо, раз уж меня так приневоливают…» Не закончив фразы, она жестом показала, что покоряется судьбе. Не теряя ни минуты, Лесток с Ла Шетарди принялись распределять роли: надо, чтобы Ее Высочество лично показалась у гвардейцев, чтобы вернее заставить их идти за собой. Как раз в это время депутация гренадеров Гвардии во главе с сержантом Грюнштейном явилась в Летний дворец и попросила царевну принять их. Эти люди подтвердили, что ими тоже получен приказ отправиться на российско-финляндскую границу. В таких условиях заговорщики просто обязаны были победить, и с каждой потерянной минутой у них оставалось все меньше шансов. Поставленная перед необходимостью принять самое важное в своей жизни решение, Елизавета удалилась в спальню.
Прежде чем шагнуть в неизвестность, она встала на колени перед иконами и дала обет в случае успеха отменить во всей России смертную казнь. В соседней комнате ее сторонники, собравшись вокруг Алексея Разумовского, негодовали из-за этой задержки. Не пожелает ли Елизавета снова переменить мнение? Не в силах больше терпеть, Ла Шетарди отправился в свое посольство. А когда на пороге спальни показалась смертельно бледная, но прямая и надменная царевна, Арман Лесток вложил ей в руки серебряный крест, произнес несколько ободряющих слов и надел ей на шею ленту ордена Святой Екатерины. Затем – подтолкнул Елизавету к выходу. Сани уже ждали у подъезда. Елизавета уселась в них рядом с Лестоком; Алексей Разумовский и Салтыков устроились в других санях, а Воронцов и Шувалов поехали верхом. За ними двигался Грюнштейн во главе десятка гренадеров. Вся компания глубокой ночью приблизилась к казармам Преображенского полка. Воспользовавшись короткой передышкой у французского посольства, Елизавета хотела найти своего «сообщника» Ла Шетарди, чтобы предупредить его о том, что близится развязка. Но секретарь сообщил, что Его Светлости нет на месте. Догадавшись, что это дипломатическое отсутствие, чья цель – обелить посланника в случае провала, царевна не стала настаивать и удовольствовалась тем, что попросила атташе посольства передать Ла Шетарди: она-де «идет за славой под эгидой Франции». И тем больше ее заслуга высказать это громко и ясно, что французское правительство недавно отказалось дать ей две тысячи рублей, которые она просила при посредничестве Ла Шетарди.
Когда заговорщики прибыли к казармам, у них произошла стычка с часовым: его не успели
