императрице его устами. Российский двор стал непереносим для Кампредона, он решил уйти в отставку, но его министр, граф де Морвиль, приказал оставаться на месте, избегая, с одной стороны, всяких разговоров о каком бы то ни было кандидате в женихи Елизаветы, а с другой – всякой попытки сближения Санкт- Петербурга с Веной. Ох, как тревожила эта двойная ответственность осторожного Кампредона! К тому же он перестал понимать зигзаги в политике собственной страны. Узнав, что Екатерина предложила Верховному тайному совету разорвать отношения с Францией, которая решительно ее не признает, и подготовить обидный для его родины оборонительный альянс с Австрией, которая была готова помогать России, что бы ни случилось, дипломат – разочарованный, раздосадованный, чувствуя себя одураченным и испытывая отвращение ко всему, – Кампредон затребовал паспорта и 31 марта 1726 года покинул берега Невы, чтобы никогда более сюда не вернуться.
После его отъезда ощущения Екатерины напоминали ощущения девушки, которую обманула первая любовь. Франция, которую она так любила, оттолкнула ее и предала, предпочтя другую. Нет, это не ее дочери показали на дверь, а ей самой – с ее скипетром и короной, с ее армией, со всей славной историей ее страны, с ее безграничными надеждами! Задетая за живое, императрица посылает в Вену своего представителя, которому поручено оговорить условия альянса, от которого она сама так часто отказывалась. Отныне Европа будет поделена на два лагеря: с одной стороны – Россия, Австрия и Испания, с другой – Франция, Англия, Голландия и Пруссия… Конечно, соотношение сил могло еще не раз поменяться, да и взаимовлияние происходит обычно, не соблюдая границ, но в глазах Екатерины карта на ближайшие годы в целом уже была вычерчена.
В этом дипломатическом хаосе советники императрицы суетились и из кожи вон лезли, предлагая, отвергая, торгуясь, ссорясь и мирясь. Особенно дерзкие требования выдвигал с момента, как его включили в состав Верховного тайного совета, герцог Голштинский Карл-Фридрих. Стремление вернуть себе территории, которые некогда принадлежали его семье, превратилось у зятя императрицы в навязчивую идею. Вся история земного шара виделась ему через историю крошечного герцогства, которое он считал своим владением. Раздраженная его бесконечными притязаниями, Екатерина в конце концов официально потребовала, чтобы король Дании отдал Шлезвиг ее зятю, великому герцогу Гольштин-Готторпскому. Столкнувшись с категорическим отказом сделать это со стороны датского монарха Фредерика IV, она взывает к Австрии, просит у нее дружеской помощи и добивается согласия поддержать в случае необходимости неуемного Карла-Фридриха, который просто-таки жить уже не может без клочка земли, который еще вчера входил составной частью в его наследство и которого его лишили в соответствии с позорными международными договорами, заключенными в Стокгольме и Фредериксборге. Однако вмешательство Англии в этот клубок противоречий только спутало все карты.
Царица, доведенная до отчаяния тем, что ей никак не удавалось разобраться в нагромождении государственных дел, находила, как это было у нее заведено, лучшее лекарство от забот и огорчений в крепких напитках. Вот только пьянство и обжорство вместо успокоения приносили новые страдания, окончательно разрушая здоровье. Ей случалось пировать до девяти утра и засыпать в стельку пьяной, рухнув в постель с едва знакомым мужчиной. Среди придворных поползли слухи о том, что монархия вот-вот развалится. И – как будто недостаточно было вечных пересудов о том о сем – словно для того, чтобы бесповоротно отравить атмосферу во дворце, там снова заговорили об этом чертенке, о внуке Петра Великого, который так несправедливо отстранен от власти.
Имя сынишки несчастного царевича Алексея, заплатившего когда-то жизнью за попытку противостоять политике «Реформатора», внезапно всплыло в неутихавших и запутанных спорах о наследственном праве. Противники невинного дитяти полагали, что ему следует разделить участь отца, и он должен быть навсегда исключен из числа представителей династии, способных претендовать на российскую корону. Сторонники малолетнего Петра Алексеевича возражали на это, что, напротив, его права на корону неоспоримы и что этому ребенку самой судьбой назначено взойти на трон и править под опекой близких. Круг его приверженцев составляли в основном дворяне старинных родов и провинциальные священнослужители. Приходили вести о волнениях – то в одном краю России, то в другом. Пока еще не случалось ничего особенно серьезного: довольно тихие сборища перед церквями, шушуканье после службы и только в день ангела – крики толпы, выкликавшей имя мальчика. Канцлер Остерман, стремясь предотвратить угрозу государственного переворота, предложил женить царевича, которому еще не исполнилось и двенадцати лет, на его семнадцатилетней тетке Елизавете. Никто не задумывался, насколько этот союз желателен для заинтересованных лиц. Даже Екатерине, обычно весьма сочувственно относившейся к сердечным порывам, не пришло в голову, насколько странным выглядел бы заключенный по ее инициативе брак между ребенком, едва достигшим подросткового возраста, и почти уже засидевшейся в девках дочерью. Даже императрица не допускала размышлений о будущем этой немыслимой четы. Но замыслу этому не суждено было осуществиться: увлеченные сватовством «заговорщики», которым вопиющая разница в возрасте вовсе не казалась препятствием, вдруг сообразили, что Церковь наверняка не одобрит такой кровосмесительный брак, и после долгих дискуссий отвергли казавшуюся такой соблазнительной поначалу идею. Впрочем, Меншиков тут же и заменил ее, на его взгляд, куда лучшей. Набравшись наглости, он предложил женить царевича Петра не на тетке царевича Елизавете, а на собственной его, Александра Даниловича, дочери – Марии Александровне. В ней, добавил он скромно, соединяются красота души с совершенством телесным, и, женившись на ней, Петр Алексеевич станет счастливейшим супругом во вселенной. Правда, девушка была уже просватана с 1721 года Петру Сапеге, смоленскому воеводе, и, как говорят, влюблена в жениха по уши, но это детали, и они не смогли остановить Екатерину. Если учитывать чувства каждого, прежде чем получить благословение священника, никто никогда не женится и не выйдет замуж! И царица решительно отменила помолвку этих голубков, шедшую вразрез с ее желаниями, столь же решительно назначив Марию Александровну Меншикову невестой царевича Петра Алексеевича, а Петру Сапеге в качестве компенсации предложив собственную внучатую племянницу Софью Скавронскую. Между прочим, Ее Величество не забыла проверить мужские достоинства того, кого предназначила в мужья своей юной родственнице: Сапегу не раз приглашали в весьма гостеприимную царскую постель, где он доказал, на что способен. Да и вообще он умел себя вести и не протестовал против замены невесты. Екатерина с Меншиковым радовались и поздравляли друг друга с таким удачным и скорым разрешением проблемы, все были довольны, только бедняжка Мария Александровна лила слезы над своей погибшей любовью и проклинала счастливую соперницу, Софью Скавронскую.
Другая пара затеянной императрицей и Меншиковым матримониальной кадрили – царевна Анна и ее муж, герцог Карл-Фридрих Гольштин-Готторпский – тоже пребывала в глубоком унынии с тех пор, как узнала о намечавшемся бракосочетании, которое под предлогом соблюдения интересов Петра Алексеевича на самом деле должно было укрепить власть в стране его будущего тестя и еще вернее отдалить от возможности взойти на трон обеих дочерей Петра Великого. Считая, что их приносят в жертву, хотя и по совершенно разным причинам, Анна и Елизавета бросились к ногам матери, умоляя ее отказаться от идеи этого возмутительного брака, способного принести удовлетворение только одному-единственному человеку: этому подстрекателю, хитрому, ловкому и изворотливому светлейшему князю. Царевен поддержал заклятый враг этого последнего – граф Толстой, пришедший в бешенство, увидев, что его постоянный конкурент может еще преуспеть в укреплении своей власти, если выдаст дочь замуж за наследника российской короны. Екатерину, казалось, разволновал этот жалобный хор, она сказала всем троим, что подумает о происходящем, и выпроводила их, не приняв никакого решения и в действительности ничего толком не пообещав.
Шло время, уныние сестер росло, а герцог Карл-Фридрих все с большим трудом выносил заносчивость, которую демонстрировал по отношению к нему Меншиков, уверенный в будущей победе. Уверенность Александра Даниловича подкреплялась тем, что в столице уже открыто заговорили о неизбежности женитьбы царевича на благородной и прекрасной девице Марии Меншиковой. А потихоньку еще рассказывали, какие сказочные суммы получал отец будущей счастливой новобрачной от разных людей, одинаково заинтересованных в том, чтобы обеспечить себе его защиту и покровительство в годы, которые последуют за свадьбой. Впрочем, некоторые припоминали, как несколько месяцев назад царица, охваченная тревогой, дала понять всем, кто пожелал это услышать, что после ее смерти именно младшая дочь, Елизавета, должна унаследовать корону. Но теперь это намерение было вроде бы прочно забыто. Елизавета, расстроенная тем, что мать ее не признает, но сдержанная и замкнутая по натуре, остерегалась возобновлять попытки завоевания себе места под солнцем. Зато ее зять, герцог Карл-Фридрих, оказался
