куда менее податливым. Несмотря на очевидный проигрыш, он продолжал биться – за себя и за Анну – до полного изнеможения. Он стремился любой ценой вырвать у тещи подпись под завещанием в пользу старшей дочери.
Однако Екатерина была сейчас слишком слаба для того, чтобы принимать участие в таких ожесточенных спорах. Она закрылась в своих покоях в Зимнем дворце, испытывая сильные затруднения в том, чтобы связывать между собой не только слова, но и мысли. Злые языки за дверью ее спальни повторяли, что, мол, излишества в еде, выпивке и любви привели Ее Величество к раннему старческому слабоумию. 8 марта 1727 года саксонский дипломатический представитель в Санкт-Петербурге Иоганн Лефорт докладывал своему правительству, используя образный, но весьма приблизительный французский язык: «Царицу, вероятно, одолевают суровые приступы опухолей в ногах, опухоли эти распространяются до бедер и не сулят ничего хорошего; говорят, это следствие общения с Бахусом».[18] Преодолев сопротивление врачей, зять Екатерины проник к ней и засыпал вопросами, но императрица оказалась не в состоянии ни ответить на них, ни даже сообразить, о чем идет речь. 27 апреля 1727 года Екатерина пожаловалась на сильную боль в груди. Взгляд ее блуждал, она начала бредить. Холодно присмотревшись к теще, Карл-Фридрих сказал Толстому:
– Если она скончается, не продиктовав своей воли, мы погибли. Не можем ли мы убедить ее прямо сейчас назвать имя дочери?
– Если мы не сделали этого раньше, то сейчас тем более не сможем: слишком поздно, – ответил тот.[19]
В течение двух суток приближенные императрицы ловили мгновение, когда она испустит последний вздох. Обе дочери, как и Петр Сапега, не отходили от ее изголовья. Но минуты просветления случались редко, а стоило такой минуте случиться – тут же снова начинались конвульсии, и всякий раз судороги продолжались все дольше и были все мучительнее. Меншиков, которому каждый час доставляли рапорты о состоянии царицы, собрал Верховный тайный совет и предложил составить завещательный манифест. Царице, говорил он, останется только подписать его перед кончиной – пусть это будут любые каракули.[20]
Подавленные авторитетом светлейшего князя, члены совета остановились на недвусмысленном тексте, в котором предусматривалось, что, согласно воле Ее Величества, царевич Петр Алексеевич, пока несовершеннолетний и обещанный в качестве супруга девице Марии Меншиковой, станет, когда пробьет час, преемником императрицы Екатерины I и будет, вплоть до совершеннолетия, править при помощи Верховного тайного совета, учрежденного ею. Если Петр Алексеевич умрет, не оставив потомства, уточнялось в документе, корона перейдет к его тетке Анне Петровне или ее наследникам, затем – ко второй тетке, Елизавете Петровне, или ее наследникам. Обе поименованные тетки будут призваны принимать участие в заседаниях вышеназванного Верховного тайного совета до тех пор, пока их царственному племяннику не исполнится семнадцать лет. Комбинация, задуманная Меншиковым, позволяла бы ему через дочь управлять судьбой страны. Эта замаскированная узурпация власти возмутила Толстого и его обычных сторонников, таких, как Бутурлин и португальский авантюрист Девиер. Они попытались протестовать, но Меншиков предупредил их маневр и с ходу объявил государственными преступниками, обвинив в оскорблении величества. Донесения оплачиваемых им шпионов не оставляли сомнений: большая часть приближенных Толстого, как и он сам, были замешаны в заговоре. Подвергнутый пыткам португалец Девиер сознался во всем, в чем его вынуждал сознаться палач, искусно орудовавший кнутом. По признанию Девиера, он с сообщниками публично высмеивал горести дочерей Ее Величества и участвовал в тайных встречах, целью которых был государственный переворот. От имени агонизирующей императрицы Меншиков приказал арестовать Толстого, того препроводили в Соловецкий монастырь, находившийся на острове в Белом море. Девиера сослали в Сибирь. Что касается остальных обвиняемых, то тут довольствовались отправкой их в свои поместья с запретом их покидать. Приговор герцогу Карлу-Фридриху Гольштин- Готторпскому не был произнесен официально, но из осторожности и из гордости он сам предпочел удалиться вместе с несправедливо обойденной наследством женой Анной Петровной в их загородное поместье – Екатерингоф.
Но едва молодая чета успела покинуть столицу, как их снова призвали туда: царице стало совсем плохо. Обычаи и благопристойность требовали, чтобы в такой момент дочери были рядом с умирающей. Обе и прибыли – присутствовать при последних мгновениях жизни матери. После долгой агонии императрица скончалась 6 мая 1727 года между девятью и десятью часами вечера. По приказу Меншикова два гвардейских полка немедленно окружили Зимний дворец – так, казалось Светлейшему, будет легче избежать всяких враждебных проявлений. Но на самом деле никто и не думал ни о каких протестах. Впрочем, как никто и не собирался плакать. Царствование Екатерины, продлившееся два года и два месяца, оставило большую часть ее подданных либо безразличными, либо озадаченными. Что делать? Сожалеть о безвременно усопшей царице или поздравлять себя с тем, что она наконец усопла?
8 мая 1727 года великий князь Петр Алексеевич был провозглашен императором Всея Руси. Состоявший еще при Петре Великом тайным кабинет-секретарем Макаров объявил об этом придворным и знати, собравшейся во дворце. В документе, с поистине дьявольской ловкостью составленном Меншиковым и навязанном им Верховному тайному совету, хитро соединялись учрежденное Петром Великим право выбора государя и соответствующее московской традиции право наследования.
«В соответствии с завещанием Ее Величества новопреставленной императрицы, – читал Макаров торжественно, –
Слова и тон, каким они произносились, ласкали слух Меншикова. Внутренне он ликовал: успех его превзошел самые сказочные надежды. Не только его дочь – пусть еще и не официально, но, нет никаких сомнений, и в общественном мнении – стала Российской императрицей, но к тому же еще и Верховный тайный совет, которому предстоит осуществлять регентство вплоть до совершеннолетия Петра II, а мальчику пока еще только двенадцать, полностью в его руках – его, светлейшего князя! У него, когда-то – Алексашки, ныне генералиссимуса Александра Даниловича Меншикова, остается добрых пять лет на то, чтобы
Меншикова ничуть не удивляли все возрастающие аппетиты молодого честолюбца. Разве не благодаря таким же амбициям ему самому удалось добиться положения, о котором он и мечтать не смел, когда был всего лишь соратником в битвах, сотрапезником на пирах и поверенным любовных делишек царя? Где ему суждено остановиться в восхождении к почестям и богатству? В ту минуту, когда его будущего зятя объявляли самодержавным государем всей России, который станет царствовать под именем Петра II, Меншиков сказал себе, что его собственное царствование, вполне возможно, не за горами, все еще только начинается…
III. Пританцовки вокруг трона
Из всех лиц мужского ли, женского ли пола, какие могли претендовать на российский трон, наименее предрасположен и подготовлен к такой чести, сомнительной и ужасной, был мальчик, которого возвели на этот трон. Ни у одного из претендентов на то, чтобы стать преемником Екатерины I, не случилось подобного детства: совершенно лишенного какой бы то ни было любви и какого бы то ни было доброго совета, – только у Петра II. Он не знал своей матери: София-Шарлотта Брунсвик-Вольфенбюттельнская умерла вскоре после его рождения, а когда скончался, не выдержав пыток, отец, царевич Алексей, ребенку было всего три года. Круглого сироту воспитывали гувернантки – дворцовые служанки из простонародья,
