прикоснувшись к стене за спинкой кресла, оставляет там белое пятно. Коллеги молча встают, подходят к этому пятну и прикасаются к стене головой в знак одобрения. Но Бестужев не сдается. По его словам, бывший фаворит Алексей Разумовский[69] в свое время был обвенчан подобным же браком с императрицей Елизаветой. А раз так, Екатерина может воспользоваться прецедентом и оправдать им свое намерение. По всей видимости, Алексей Разумовский хранит документы, подтверждающие подлинный характер его отношений с покойной царицей. Чтобы получить от него эти бумаги, Екатерина посылает к нему канцлера Михаила Воронцова. Тот застает старика читающим Библию и просит от имени императрицы отдать доказательства тайного венчания. Если он подчинится, то будет иметь право, как вдовствующий принц-консорт, на звание императорского высочества с соответствующим немалым жалованьем. Алексей Разумовский закрывает Библию, достает из сундука ларчик черного дерева, инкрустированный перламутром и серебром, вынимает оттуда свиток, перевязанный розовой лентой, целует и бросает его в огонь камина. Когда от документа остается лишь пепел, говорит: «Нет! Нету никакого доказательства. Так и скажите всемилостивейшей государыне».
Итак, «прецедента» нет. Не отказываясь окончательно от своих планов, Екатерина откладывает их исполнение на будущее. Любовнику в качестве возмещения присваивает титул графа с правом сидеть рядом с троном и дарит свой портрет в рамочке в виде сердца с бриллиантами и с разрешением носить его на груди. Усыпанный почестями, Григорий Орлов с каждым днем наглеет, как и положено выскочке. Княгиня Дашкова застает его однажды в кабинете императрицы развалившимся на диване и распечатывающим официальные письма, адресованные Ее величеству. Когда Екатерина приходит и велит накрывать на стол, он не двигается со своего места, и лакеям приходится подносить стол к нему. Узнав о связи своего кумира с неотесанным и тщеславным офицером, княгиня испытывает разочарование и страдает, как от духовной измены. Наивная, чистая и цельная натура, она не понимает, как человек такого ума и таланта, как Екатерина, не может устоять от вульгарного зова плоти. Княгиню Дашкову смущают не столько неприличные манеры этого мужчины, сколько исключительное благоволение к нему со стороны царицы. Ведь она считает, что душой переворота была она, а не Григорий Орлов. Так что все эти почести должны быть адресованы ей. А императрица не торопится предать огласке заслуги ее главной наперсницы. Говорят, Фридрих Великий прозвал Дашкову «хвастливою мухой в повозке». Но это уж слишком! Чтобы подчеркнуть свою роль, она развивает бурную деятельность, совершает тайные визиты, переносит слухи по салонам, нашептывает послам информацию и советы, намекает на то, что ей предан безгранично Панин. Кейт, Бретель, Мерси д'Аржанто прислушиваются к ее сплетням и уже поговаривают о «правлении Дашковой». Уж не начало ли это оппозиции? «Она (княгиня Дашкова) участвует в полдюжине заговоров, – пишет сэр Макартней. – Это – женщина необычайно энергичного ума, почти мужского бесстрашия и смелости, способная предпринять невероятные вещи, дабы удовлетворить сиюминутную страсть; у нее характер слишком опасный в такой стране, как эта».
Суетливость юной подруги надоедает Екатерине, она все чаще отказывается принимать ее и просит своих приближенных придерживать язык в присутствии легкомысленной княгини. Но царица еще не чувствует себя достаточно сильной, чтобы карать. Еще не может позволить себе роскошь из-за каприза увеличить число своих противников. Нехотя присвоит она княгине титул статс-дамы, а мужу ее – титул камергера. Ну как, хватит? В плену у множества интриг, вечно на виду у иноземных дипломатов и у русских министров, не уверенная в том, что вчерашний союзник не превратится в завтрашнего противника, снедаемая страхом, что убийство Петра III может стать поводом для контрпереворота, уверенная в себе, но не уверенная в своем народе, продвигается Екатерина, как в тумане, к празднествам коронования, которое, как она полагает, сделает ее неуязвимой.
Глава XIV
Ладан и кровь
Чтобы изготовить новую корону для церемонии, назначенной на 22 сентября 1762 года в Москве, Екатерина повелела выдать мастерам-ювелирам фунт золота и двадцать фунтов серебра. Четыре тысячи горностаевых шкурок пойдут на мантию императрицы. Ее платье будет усыпано драгоценными камнями. Шесть тысяч серебряных рублей будут разбросаны народу из ста двадцати бочонков. На одни застолья будет потрачено пятьдесят тысяч рублей. Кто после этого усомнится в легитимности императрицы?
27 августа Екатерина отправляет восьмилетнего сына Павла в Москву в сопровождении Панина и придворного медика Кроузе. Сама же, из-за накопившейся работы, выедет только через четыре дня, но ехать намерена быстро и останавливаться не на всех станциях. И вот на полпути догоняет она сына на какой-то захудалой станции. Он лежит в постели, у него жар. На следующий день температура немного спадает. Екатерине хочется остаться до полного выздоровления ребенка. Но нет, приходится снова пускаться в путь, чтобы не сорвать программу празднеств. Народ не простит ей, если она не поспеет к сроку в первопрестольный град.
13 сентября 1762 года Екатерина въезжает в древнюю столицу, сверкающую бесчисленными куполами церквей. Сын наконец выздоровел и догнал ее. Рядом с ней он выглядит бледным, растерянным и напуганным. Мягкое осеннее солнце тихо греет сквозь золотистую пыль, подымаемую кортежем. Медленно катится карета. Трезвонят колокола. Фасады домов увешаны коврами и гирляндами цветов. Длинные заборы садов тоже украшены цветами. Празднично одетый люд толпится на улицах. Из окон и с крыш глазеют любопытные. Все радостно приветствуют императрицу и цесаревича. Восемь дней длятся празднества. Заморские послы доносят своим правительствам, что в жизни не видели столько драгоценностей, мехов, кружев и парчи, как в домах российской знати.
И вот в воскресенье, 22 сентября, в древнем Успенском соборе, что в сердце Кремля, перед пятьюдесятью пятью высшими церковными иерархами, выстроившимися полукругом, «светлейшая и всемогущая царица Екатерина Вторая, императрица и самодержица всея Руси», тридцати трех лет от роду, скидывает с плеч горностаевую мантию и облачается в пурпурное императорское одеяние. Затем, взяв с вышитой золотом подушечки тяжелую корону, сама возлагает ее себе на голову, берет в правую руку скипетр, а в левую – державу и в таком виде предстает перед всеми как символ России. Все присутствующие встают на колени, хор исполняет торжественное песнопение. Неподвижно застывшая на троне, сидит Екатерина, не дрогнув ни головой под массивной короной, ни руками, удерживающими тяжелые символы императорской власти. Архиепископ Новгородский совершает чин святого помазания на царство. Став главою православной Церкви, она присутствует в святая святых, в алтаре, на торжественном молебне. Вспоминаются ли ей в эту минуту заветы отца, умолявшего никогда не отрекаться от лютеранской веры?
По окончании церемонии Екатерина возвращается во дворец, а следующие за каретой слуги разбрасывают серебряные монеты в протянутые руки толпы. Длинные столы, накрытые на улице для простого люда, ломятся под тяжестью пирогов, жаркого и бочонков с разнообразными напитками. Когда кортеж удаляется, толпа набрасывается на еду, благословляя матушку-императрицу. А она с высоты своего престола возглавляет торжественный пир в Грановитой палате. Взор ее обращен к собравшимся сановникам. Здесь все знаменитости России. Никогда не было у нее такого окружения, и никогда не чувствовала она себя такой одинокой.
Все следующие дни перед нею часами проходят представители всех народов, населяющих империю, делегации всех классов и сословий. Она изнемогает. А надо еще появиться на балу, на фейерверке, на парадном обеде, десять раз на дню менять платье и прическу, а между приемами работать с министрами.
По правде говоря, здесь, в Москве, городе исторического прошлого, она не чувствует себя «дома», как в Санкт-Петербурге, городе, устремленном в будущее. В своих «Заметках» она пишет по-французски: «Я вовсе не люблю Москву. Это город лентяев. Когда я здесь, то правило мое: никогда не посылать за кем-нибудь, ибо только через день получишь ответ, придет человек или нет… Кроме того, нигде у народа нет столько предметов фанатического преклонения, как здесь. На каждом шагу – чудотворные иконы, а сколько монастырей, сколько на улицах юродивых, попов, нищих, воров, сколько бесполезной челяди в каждом доме, а что за дома! Какая в них грязь, какие огромные участки земли при каждом доме, а во дворах– лужи непролазные!.. Сколько же здесь всякого люда, всегда готового воспротивиться порядку, взбунтоваться по малейшему поводу, причем это идет издревле, и народ тщательно хранит в памяти своей все эти бунты как часть своего национального достояния. В каждом доме помнят пароль, когда-то применявшийся… В Петербурге народ покорнее, воспитаннее, не такой суеверный, более привыкший к иностранцам».
