не только левое плечо. Спина, грудь были средоточием огненной, стреляющей боли, которая прерывала дыхание. Шарко вновь осмотрел его, сказав, что обострилась невралгия. Вне всякого сомнения, он из милосердия хотел скрыть от своего больного, что так называемый неврит был раком спинного мозга. После его ухода страдания Тургенева возобновились с новой силой. Несмотря на согревающие компрессы, хлорал и хлороформ, он не мог сдерживать крики. Однако несколько дней спустя абсцесс, на который он жаловался, прорвался с гноем и кровью, и, испытав облегчение, он написал Анненкову: «Авось на этот раз поправлюсь наконец!» (Письмо от 26 марта (7) апреля 1883 года.)
Когда физические страдания давали передышку, возвращались волнения и заботы о дочери. Несчастная женщина вынуждена была уйти от мужа и укрыться с детьми – Жанной и Жоржем-Альбером – в отеле Куронн в Солере в Швейцарии. Тургенев регулярно посылал ей деньги. 21 февраля (5) марта 1883 года он написал ей еще раз по-французски дрожащей рукой: «Дорогая Полинетта, вот 400 франков за март месяц. Мое здоровье ничуть не лучше, и я провожу дни в постели. Целую тебя и детей».
Воспользовавшись некоторым облегчением в состоянии больного, его навестил на улице Дуэ Альфонс Доде. «Дом был по-прежнему полон цветов, – напишет он позднее, – звонкие голоса по-прежнему звучали в нижнем этаже, мой друг по-прежнему лежал у себя на диване, но как он ослабел, как он изменился!» Тургенев описал ему как настоящий литератор, для которого важна малейшая деталь, свои страдания. «Тургенева не усыпляли, и он рассказал мне об операции, ясно сохранившейся в его памяти. Сначала он испытал такое ощущение, словно с него, как с яблока, снимали кожуру, затем пришла резкая боль – нож хирурга резал по живому телу». В заключение Тургенев сказал Доде со своей обычной простотой: «Я анализировал свои страдания, чтобы рассказать о них на одном из наших обедов. Я подумал, что это может вас заинтересовать». (А. Доде. «30 лет в Париже».)
В середине апреля 1883 года было решено перевезти Тургенева в Буживаль. На внутренней площадке его ждал в своем кресле-каталке тоже очень больной, исхудавший, суровый Луи Виардо. Друзья молча пожали друг другу руки, обменялись долгим безнадежным взглядом и, наконец, одновременно прошептали «прощай». Им не суждено будет больше увидеться никогда.
Несколько дней спустя 6 мая 1883 года восьмидесятитрехлетний Луи Виардо угас на руках у своей жены. Так как всю жизнь он оставался убежденным атеистом, то его похоронили по-граждански на кладбище на холме Монмартр. Неделю спустя после похорон Полина Виардо возобновила уроки пения. Потом вся семья переехала к Тургеневу в Буживаль. Смерть Луи Виардо потрясла его, истощив последние силы. Он понимал, что потерял друга, с которым был близок на протяжении сорока лет, человека, с которым перевел множество произведений, который был его постоянным спутником на охоте, жену которого он глубоко любил. Что осталось от мирных разговоров, от этой странной привязанности? Тургеневу казалось, что смерть Луи Виардо открыла дорогу, по которой он сам скоро пойдет. «Как мне хотелось бы сегодня же присоединиться к моему другу!» – вздыхал он. А госпоже Полонской писал: «Болезнь не только не ослабевает, она усиливается, страдания постоянные, невыносимые – несмотря на великолепнейшую погоду – надежды никакой. Жажда смерти все растет». (Письмо от 12 (24) мая 1883 года.)
Боли были такими сильными, что он умолял Полину Виардо выбросить его из окна. Только морфий временами расслаблял его сознание. Тогда он видел себя в морской пучине – на него набрасывались чудовища; то ему казалось, что в еду его добавляли яд. Терпеливо и настойчиво ухаживавшая за ним Полина Виардо вдруг казалась ему леди Макбет. Она наняла двух сиделок – мужчину и женщину. Тургенев смиренно, даже с благодарностью принимал их заботу. В минуты просветления захотелось написать письмо Толстому, чтобы убедить его оставить философию и вернуться к литературе. Никакой зависти в этом человеке на пороге смерти, только глубокое, беззаветное преклонение перед искусством. Он написал карандашом на клочке бумаги:
«Милый и дорогой Лев Николаевич!
Долго Вам не писал, ибо был
В июне Тургенев, вернувшись к своим юношеским воспоминаниям, захотел написать рассказ о пожаре на борту парохода, который вез его в первый раз в Германию. Однако перо или карандаш он уже держать в руках не мог. И продиктовал его по-французски Полине Виардо. Несколько недель спустя в голову пришел новый замысел – повесть, которую он назвал «Конец». На этот раз Полина Виардо записала текст под диктовку, как смогла, по-французски, немецки и итальянски. Герой повести – обедневший, потерявшийся в жизни молодой дворянин – кончает жизнь самоубийством. Изнуренный болезнью Тургенев, собрав все свои силы, напрягая память, мысленно из далекого Буживаля возвращался в Россию. Не лучше ли было бы умереть в Спасском, а не в этом уголке чужой земли, где все вокруг него говорили по-французски? Нет, нет, он не может обходиться без Полины. Она единственная заменила ему все, что он потерял, покинув родину. Во время встречи со Стасюлевичем, бывшим проездом во Франции, он сказал: «Я желаю, чтоб меня похоронили на Волковом кладбище, подле моего друга Белинского; конечно, мне прежде всего хотелось бы лечь у ног моего „учителя“ – Пушкина; но я не заслуживаю такой чести». (М. Стасюлевич. «Воспоминания».)
Теперь он знал, что дни его сочтены. А может быть, и пора? В шестьдесят пять лет он – как ему казалось – слишком много пожил, слишком много написал. Он был прикован к большой постели с балдахином, и его единственным миром были стены и мебель комнаты. Сознание почти не возвращалось. Он жаловался на то, что его атакуют ассирийские солдаты, и собирался защищаться, кидая в ноги стоявших у его изголовья людей камни, вырванные из стен крепости. 21 августа (2) сентября 1883 года в Буживаль приехал князь Мещерский. У изголовья умирающего он застал все семейство Виардо: Полину, ее сына Поля, двух ее дочерей Клоди и Марианну, двух зятьев Дювернуа и Шамеро. Все с тревогой следили за изможденным, искаженным страданием лицом, за глазами, затуманенными бредом. Он говорил по-русски с этими не понимавшими его людьми; читал стихи, выученные в детстве. Вдруг он прошептал: «Ближе, ближе ко мне, пусть я всех вас чувствую тут около себя… Настала минута прощаться… прощаться… как русские цари… Царь Алексей… Царь Алексей…» Показалось, что на мгновенье он узнал Полину Виардо и произнес отчетливо: «Вот царица цариц, сколько добра она сделала!»
На ночь женщины ушли; князь Мещерский, Поль Виардо, Дювернуа и Шамеро остались у изголовья умирающего. Ему ввели сильную дозу морфия и дали несколько глотков молока. Утром 22 августа (3) сентября он начал волноваться. Лицо исказила судорога, на руках появились красные пятна. Около двух часов пополудни он попытался подняться на подушках, брови страдальчески сдвинулись, из приоткрытого рта вырвалось хрипение. Он вытянулся и затих. Женщины зарыдали. Мужчины опустили головы. После посмертного туалета лицо Тургенева предстало во всей своей спокойной красоте. Как будто бы он решил загадку, которая мучила его всю жизнь – загадку странной принадлежности двум странам. «Казалось, что он вот-вот улыбнется», – напишет Полина Виардо Людвигу Пичу. Пригласили фотографа и муляжиста, чтобы сделать маску с лица усопшего, отправили телеграммы во все концы Европы. Сначала Полинетте в Швейцарию. Полина Виардо и ее дочь Клоди Шамеро сделали несколько портретов Тургенева на смертном ложе[53].
Отпевание состоялось в Париже в православной церкви на улице Дарю. По словам Эдмона де Гонкура, «богослужение у гроба Тургенева вызвало <<…>> из парижских домов целый мирок: людей богатырского роста с расплывчатыми чертами лица, бородатых как бог-отец, – подлинную Россию в миниатюре, о существовании которой в столице и не подозреваешь». (Гонкур. «Дневник», 7 сентября 1883 года.) Тело в Россию отправляли на поезде. На Северном вокзале Ренан и Эдмон Абу произнесли речи.
Тем временем в России газеты получили секретное распоряжение Министерства внутренних дел, запрещавшее разглашать меры, которые были предприняты полицией во избежание волнений по время
