мелочность возмутила Оноре. Если его когда-нибудь изберут членом Академии, наведет здесь порядок. Сейчас же у него другие заботы – Общество литераторов, чьим почетным председателем он состоит, никак не соглашается передать на рассмотрение законодателям выработанные им предложения по защите авторских прав. А раз не удается объединить собратьев по перу, надо уходить в отставку. Сумеют ли обойтись без него? У него много врагов. Двенадцатого июня он обедал у Мари д’Агу вместе с Энгром, Ламартином, историком Огюстом Минье. Сент-Бёв тоже был в числе приглашенных, но отказался сидеть с ним за одним столом. Противник не слабый, с ним нельзя не считаться, если Бальзак хочет завоевать публику и прессу. Наверное, было крайне неосмотрительно напасть на его «Пор-Руаяль» в «La Revue parisienne». Ну и пусть! Гений всегда одержит верх.
Второго октября 1841 года Оноре подписывает с издателями Фюрном, Этцелем, Поленом и Дюбоше договор на публикацию полного собрания его сочинений под общим заголовком «Человеческая комедия». Он давно обдумывал это название, своеобразную реплику на «Божественную комедию» Данте. Но официально оно зафиксировано впервые. Ему кажется, что теперь выдуманные им события и герои обретут целостность, невиданную раньше в литературе. Материальная сторона дела выглядит неплохо. Договор заключен на восемь лет, тираж – три тысячи экземпляров, авторские права – пятьдесят сантимов за том, аванс – пятнадцать тысяч франков векселями. Но сейчас его занимают не столько деньги, сколько колоссальный труд, который он собирается предложить современникам и потомкам. Приняв решение, Бальзак вновь почувствовал силы мазок к мазку продолжать свою социальную фреску, начатую десять лет назад и конца которой не видно. С гордостью сообщает Ганской: «Дорогая моя, чтобы рассказать о моей жизни, надо рассказать о моих трудах, и каких! Издание „Человеческой комедии“ (так будет называться полное собрание, фрагменты которого я писал до сих пор) займет два года. В нем будет 500 листов, напечатанных мелким шрифтом. Каждый я должен прочитать трижды. И это все равно, что 1500 листов, а ведь не должна страдать и текущая работа. Генеральная ревизия моих произведений, их классификация, завершение отдельных частей здания составят непомерный труд, объем которого знаю я один». И с грустью добавляет: «Я жил только в чернилах, гранках, литературных задачах. Я очень мало спал, и в конце концов у меня выработалась невосприимчивость к кофе». Он рассчитывает, что корреспондентка поздравит его и посочувствует. Но госпожа Ганская пишет нечасто, тон ее все более холоден. Наверное, его жалобы и несчастья надоели ей. Но не может же он признаться, что у него бывают передышки, а рядом – госпожа де Брюньоль, которая ведет дом и готова удовлетворить все его желания.
Глава тринадцатая
«Человеческая комедия»
Для полного собрания сочинений Бальзака, озаглавленного «Человеческая комедия», Этцель потребовал ранее не публиковавшегося предисловия. Решили обратиться к Шарлю Нодье, тот отказался, сославшись на усталость. Не дала прямого ответа и Жорж Санд. Оноре предложил воспользоваться текстами Феликса Давена, которыми открывались «Философские этюды» и «Этюды нравов». Но издатель настаивал теперь на авторском предисловии, из которого стало бы ясно, что вдохновило Бальзака на этот титанический труд: «Ни в коем случае нельзя воспроизвести предисловия Давена… Это будет отвратительно во главе столь фундаментального творения, как наше собрание сочинений… Невозможно, чтобы полное собрание ваших сочинений, самое дерзновенное из ваших творений, было представлено читателям без нескольких страниц во главе, написанных вами. Создастся впечатление, что вы, отец, бросили свое детище… Итак, за работу, папаша… Так как ваши сочинения впервые появятся под общим заголовком „Человеческая комедия“, не начать ли так: „Я назвал так („Человеческая комедия“) полное собрание своих сочинений, потому что…“? Впрягайтесь. Мы – колеса, вы – пар».
Аргументы Этцеля убедили Бальзака, он подчинился. На двадцати шести страницах он изложил свои взгляды так, чтобы его книги не попали в список тех, что запрещены католической церковью, и одновременно чтобы смягчить нападки легитимистских изданий. Писал о том, что единственно возможной религией считает христианство, сформировавшее современные народы и служащее надежной защитой от будущего; что его освещают две истины – религия и монархия, что каждый здравомыслящий писатель на благо своей родины должен стремиться своим творчеством призывать к ним; что всеобщие выборы приведут к власти правительство, отвечающее интересам большинства и потому ни за что не отвечающее, а отсюда недалеко и до тирании.
В «Человеческой комедии» он прежде всего стремился сравнить «человеческое» и «животное», так как уверен, что наряду с зоологическими видами существуют и человеческие. Менталитет и поведение рабочего и банкира, денди и священника делают их более несхожими, чем слон и ворона. Но человеческий мир гораздо сложнее мира животного. В этом последнем самка и самец всегда принадлежат одному виду, и лев ищет себе пару только среди львиц. У людей подобное – редкость. Да, женщина и мужчина, оба принадлежат роду человеческому, но противостоят друг другу порой, словно волк и ягненок. И не только вследствие половых различий, немалую роль играет образование, воспитание, темперамент, прошлое. А потому жена торговца иногда достойна быть герцогиней, тогда как герцогиня не стоит ногтя подруги художника.
В среде этой цивилизованной с виду фауны правят самые дикие инстинкты, противоречащие всяким законам и традициям. Завороженный этим миром, автор решил запечатлеть его, став летописцем целого народа и целой эпохи. Возникли сотни персонажей с разными характерами, устремлениями, занятиями, заботами. Бальзак с одинаковым удовольствием всматривается в бедных студентов и бездеятельных герцогинь, сладострастных куртизанок и хитрых финансистов, милосердных врачевателей и бывших каторжников. Париж с его салонами, конторами, магазинами, трущобами, провинциальные закоулки с их нравами изображены с такой точностью, будто автор пожил во всех городах и городках Франции, перепробовал все профессии, постоял, подслушивая, под каждой дверью.
И тем не менее любопытство свое насытить никак не может – новые замыслы переполняют его. Он откладывает в сторону работу, только чтобы написать Ганской, чьи ответы все реже, все рассеяннее. Бальзак в отчаянии – неужели это конец их любви? А причина – расстояния и неудовлетворенная страсть? Готов этому поверить, когда пятого января 1842 года получает письмо, запечатанное черным сургучом: Венцеслав Ганский скончался десятого ноября 1841 года. Понимая, что это кощунство, Оноре тем не менее обрадовался давно желанной смерти. Как бережнее сказать вдове, что огорчен за нее и рад за них двоих? Сколько лет он мечтал о том, как исчезнет с лица земли этот замечательный человек, бывший препятствием их соединению! Путь свободен! Теперь Ева – его, почти его! Но в таких случаях следует соблюдать такт. Бальзак несколько раз начинает ответ, прежде чем приходит к окончательному варианту: «Обожаемая моя, хотя событие это позволяет мне рассчитывать добиться того, чего я страстно желал последние десять лет, перед вами и перед Богом не могу не воздать себе должное: никогда в моем сердце не было ничего, кроме полной покорности, и даже в самые жестокие минуты моей жизни я не запятнал свою душу дурными желаниями. Да, были невольные порывы, и я часто говорил себе: „Как легко мне жилось бы с ней!“ Но без надежды не сохранишь веру, сердце, все свое существо… Я был рад узнать, что теперь могу писать, не скрываясь, и говорить о том, о чем раньше приходилось молчать».
Действительно, пока жив был господин Ганский, Оноре приходилось сдерживаться из опасения, что письма попадут к нему. Теперь – и это первое преимущество – перо его свободно! Этот шаг может стать решающим в завоевании Иностранки. Но оказалось, что та опечалена кончиной супруга больше, чем он предполагал. Да, ее муж был значительно старше, но прекрасно воспитан, во всем разбирался, умело управлял поместьем. Теперь ее окружает враждебно настроенная его семья и тысячи неприятностей: супруг оставил ей все состояние, но его дядя, старый сварливый оригинал, прозванный Бальзаком «Тамерлан», против ее вступления в права наследования, а русская бюрократия всегда недолюбливала польское дворянство Украины. Один неверный шаг со стороны Ганской – и для нее все потеряно. Поэтому Бальзаку вовсе не следует приезжать в Россию, пока не будут улажены все эти неприятные вопросы: вместо того чтобы поддержать ее в несчастье, он скомпрометирует свою Еву в глазах и света, и самого царя. Опасаясь пересудов, Ганская настойчиво спрашивает его о своих письмах: если они вдруг исчезнут, ими смогут воспользоваться против нее самой и против дочери, опеку над которой мать должна сохранить во что бы то ни стало. «О ваших письмах, обожаемая моя, – отвечает ей Бальзак, – беспокоиться не стоит. Не опасайтесь моей внезапной смерти. Они хранятся в коробке, похожей на ту, что у вас, и моя сестра, не заглядывая в нее, должна ее уничтожить, в моей сестре я уверен».
Размышления о положении, в котором оказалась его Ева, – бедная женщина должна противостоять
