скрывшийся внутри скалы, вас услышит, он исполнит вашу просьбу. Загадайте-ка желание, барыня!
В Петербурге Софи только посмеялась бы над этими суевериями, но здесь она была не так уверена в себе: должно быть, эта страна, по которой ей пришлось так долго ехать, обладает каким-то колдовским воздействием на дух, на сознание. В бесконечной пустыне человека одолевают грезы, дело доходит до галлюцинаций… И она уступила соблазну, да и как было помешать себе истово, с суеверным каким-то пылом, думать о Николае, о Никите… Мало-помалу в окружавших ее сумерках начиналась ночная жизнь. Успокоенные неподвижностью тарантаса, тысячи птиц приветствовали наступление тьмы щебетанием, попискиванием, хохотом, гоготаньем, сначала осторожным, затем все более звучным. Дикие утки, вернувшиеся с охоты на озере, прежде чем устроиться на ночевку, обменивались гортанными окликами. Потом наступила очередь больших лебедей, которые заглушили все прочие шумы хлопаньем крыльев и пронзительным криком. Когда голоса диких уток и лебедей затихли, заговорили утки-мандаринки, после них гусь запел победную песнь, и другие водоплавающие вскоре ее подхватили. Суматоха на реке поднялась страшная, все птицы орали хором… Однако достигнув апогея, этот гвалт внезапно, будто по мановению дирижерской палочки, оборвался. Наступила мертвая тишина. Между облаками появился краешек луны. По серебряному зеркалу байкальских вод пробежала легкая волна. Теперь ночной покой нарушался лишь посвистыванием маленькой ржанки, бегавшей по песчаному берегу озера.
Софи в очередной раз пожалела, что Никиты нет рядом: наверняка ему было бы так интересно услышать все эти голоса! Со времени своего отъезда из Иркутска она мысленно делилась с ним мельчайшими подробностями путешествия. Красивый пейзаж, участок плохой дороги, все, что ее тревожило, радовало, огорчало, – именно Никите и только Никите ей хотелось рассказать об этом. Вместе с ним восхититься, ему пожаловаться, его расспросить о впечатлениях… Возница прищелкнул языком, лошади тронулись, а она так и не успела загадать желание, глядя на Камень Шамана…
Ближе к полуночи тарантас остановился у деревянного строения – это была почтовая станция. Человек двадцать путешественников расположились на лавках общей залы. Все ждали прихода баржи, погрузившись на которую вместе с повозками, можно будет переправиться на другой берег Байкала в самом узком месте озера – между Лиственничным и Боярским. Люди потеснились, чтобы дать место новоприбывшей. Она села между старушкой с отвратительно злой физиономией и здоровенным бородатым мужиком с лохматыми волосами, от которого так несло хлевом, что нетрудно было догадаться: богатырь торгует скотом. Масляная лампа бросала тусклый свет на лица, серые от усталости, усталость же клонила их к земле…
Вдруг Софи почувствовала, как теплая ляжка скототорговца прижимается к ее бедру. Отодвинулась. Он подвинулся за ней. Почти не поворачивая головы, кося глазом, бросил на женщину тошнотворно-сладкий взгляд. Из полукружья мясистых губ, видневшихся в просвете огненно-рыжей всклокоченной бороды, вырывалось обжигающее дыхание. Софи уже не могла отодвинуться даже на самую малость, не потревожив старушку, а вместе с ней – всех, кто спал на этой лавке.
– Оставьте меня, сударь, – прошептала она.
Мужик сделал вид, что не слышит, теперь он почти наваливался на Софи плечом, одновременно тычась ей в юбку коленом. А она почувствовала подозрительное щекотание, осмотрела первым делом руки, затем дорожный костюм: везде кишели клопы. Молодая женщина резко встала с лавки, отряхнула одежду и решительно двинулась к двери: уж лучше провести ночь в тарантасе! Для того чтобы выйти, ей пришлось перешагнуть через нескольких растянувшихся на досках крестьян, задев их краем юбки. От этого они проснулись, открыли глаза и смерили нарушительницу их покоя недовольными взглядами. Этих людей тоже осаждали клопы, но их, похоже, это вовсе не беспокоило.
Снаружи воздух показался ей очень свежим и холодным. Опять это приятное чувство прохлады, омывающей лицо!.. Луна совсем скрылась за облаками. Байкал казался безбрежным. В темноте слышался тихий плеск его волн. Софи пришлось долго искать свой тарантас среди множества повозок, оставленных у почтовой станции ее постояльцами.
Улегшись на тюках соломы под брезентовым верхом, она положила рядом, так, чтобы удобно было достать, пистолет: это Проспер Рабуден посоветовал взять в дорогу оружие. А еще по его же совету она спрятала в подшивке платья все наличные деньги… Советы хороши, конечно, но сумеет ли она защититься в случае необходимости, если вдруг кто-то нападет? Софи натянула до подбородка медвежью полость, оставила между низом тарантаса и пологом только узкую щелочку, и все равно дрожала от холода, с тревогой всматриваясь в эту укрытую непроглядной тьмой чужую страну, где из-за каждого угла каждую минуту может грозить опасность. Сучок ли хрустнет, качнется ли на ветру с тихим шелестом ветка, у нее замирает сердце! Она понимала, насколько безумным было решение ехать дальше одной… Еще восемьсот верст, это минимум двенадцать дней! Невозможно же поверить, что путь до Читы окажется гладким, что ее минуют все и всяческие неприятности! Ах, если бы Никита по-прежнему был рядом, как безмятежно бы она сейчас спала, пусть даже и в тарантасе… Софи представила себе Никиту: как он смотрит на нее, держа высоко голову, расправив плечи… Чем больше она думала о нем, тем более уязвимым казалось ей положение, в которое она попала, тем острее она чувствовала потребность в его присутствии, в его силе, в его нежности. Она металась по соломенным тюкам, она, будто в бреду, тихонько звала: «Никита! Никита!» Ей казалось, что, возникни он сейчас перед ней, она бы бросилась ему в объятия. От страха, из благодарности? А может быть, ее подталкивала к нему ответная нежность? Она уже не могла разобраться… От усталости ее лихорадило, щеки пылали, из глаз неудержимо катились слезы. Внезапно ей послышался говор целой толпы – как будто, сминая траву, к ней подходило много-много людей. Похолодев от страха, Софи дрожащей рукой схватила пистолет, прицелилась неизвестно куда… Но тут шум сделался понятным и знакомым… Господи, да это же просто дождь, сильный дождь: просто капли стучат по земле в каком-то бешенстве, словно хотят все измочить, все захватить с бою, все поглотить собой. Отгороженная от мира пеленой дождя, Софи постепенно успокоилась. Ни один разбойник не решится напасть на нее, когда такой потоп! И это Никита наслал его, раз прийти не может, – да, да, это магия, это волшебство! Он просто издали создал для нее такую вот стенку, чтобы защитить, спасти! Подумала – и сама удивилась столь не характерной для себя мысли. Непонятно, может быть, она меняется, вот-вот изменится окончательно под влиянием климата, встреченных людей, случившихся событий? Она начала дремать, измученная, растерянная, но сквозь сон продолжала слышать, как проливает обильные слезы и вздыхает ночь.
Когда Софи проснулась, пейзаж был совсем иным: вышло солнце и залило всю округу. Холодно, все тут вымокло насквозь, все блестит… Грозившие опасности рассеялись вместе с темнотой. Из дома, где помещается почтовая станция, доносится разноголосый гул. За самоваром там, наверное, собралось человек двадцать… Софи перешла на другую сторону дороги и спустилась к озеру. Берег Байкала был галечный – бледно-голубые, темно-красные, светло-зеленые, нежно-сиреневые, немыслимо представить, скольких разнообразных цветов камешки это сибирское море обтесало, отполировало до почти зеркальной поверхности и почти идеальной округлости. Красота! И спуск к воде какой отлогий… Так и тянется пестрое это полотно до самой воды… Если поднять глаза, то увидишь горы, они словно поросли густым темным мехом, а на верхушках – шапки из облаков… Веселый ветер, пришедший с водного простора, дует порывисто, и полог тарантаса хлопает при каждом порыве так, будто аплодирует… Оторвавшись от созерцания озера, Софи почувствовала, что продрогла и что все ее натруженное тело побаливает. Взяла сахару и пряников из своей корзины и отправилась в общую залу почтовой станции, чтобы согреться и попить горячего чайку.
Купчина, который пытался заигрывать с ней ночью, отвесил поклон и спросил, хорошо ли она спала. Софи не ответила, мужик разозлился и процедил сквозь зубы:
– А я-то думал, у нас после Наполеона все войны с французами кончились!
Софи и тут промолчала, выпила чаю, а станционный смотритель, едва она поставила чашку, объявил, что баржа подошла к причалу. Это оказалась древняя пузатая посудина с плоской палубой, квадратным парусом и уключинами для весел. Крестьяне-буряты с бронзовыми лицами и раскосыми глазами, объединившись в группы, уже тащили свои телеги к пристани. Оказавшись на откосе, телеги сами по себе ускоряли ход, и теперь приходилось напрягаться, чтобы удержать их: шаг в сторону, и они вместе со всем грузом скатятся в воду, тогда уж не жалуйся! Широкий трап, проложенный с борта на берег, сотрясался и прогибался под колесами. Одна за другой повозки поднимались на баржу и занимали свое место на палубе.
Софи уже поднималась на борт, когда под легкое позвякивание колокольцев четыре тройки выехали из ворот почтовой станции. Путешественники растерянно переглянулись: курьерская почта имела все
