скажешь, что это я тебя послал. Спиридон тебе поможет – Христом Богом клянусь!
Он вынул из кармана веревочку, на которой, как четки, висели три маленьких конуса из слоновой кости.
– Это что? – удивился Никита.
– Волчьи зубы. Такой тебе от меня подарок. Когда захочешь скакать совсем быстро – привяжи их к шее лошади, и она понесется стрелой, молнией – никому вас тогда не догнать.
– Спасибо, – от души поблагодарил Никита.
Часом позже он уже был в чистом поле. Следуя совету Голубенко, старался держаться подальше от больших дорог и выбирал проселочные, слишком узкие для повозок. Его низенькая азиатская лошадка, с жилистыми ногами, с длинной растрепанной гривой, двигалась неспешно, рысцой, казалось, задумавшись о чем-то своем. Никита подогрел ее, заставив перепрыгнуть через несколько широких ручьев, потом все-таки пустил в галоп, впрочем, тоже не самый быстрый. Проспер Рабуден, наверное, уже обнаружил исчезновение нового слуги, но он не такой человек, чтобы поднимать по этому поводу тревогу. С этой стороны опасаться нечего. Утро выдалось прекрасное. Рощицы белых берез то и дело возникали на равнине, и деревья с гладкими белыми стволами казались путнику похожими на церковные свечи. Словно читая его мысли, в какой-то дальней деревне зазвонил колокол. Никита надеялся к ночи добраться до берега Байкала. Если он сразу найдет лошадь на смену этой, а Софи из-за чего-нибудь застрянет в дороге, может быть, ему удастся нагнать ее еще до Читы! Но когда догонит, то не поедет вместе с барыней, а станет охранять ее на расстоянии, нельзя же причинять ей новые неприятности! Едва молодой человек подумал о грядущей встрече с госпожой, кровь забурлила у него в жилах. И как будто сам Господь Бог решил подталкивать Никиту в спину: лишь время от времени ему случалось уговорить себя натянуть поводья лошади и вынудить ту перейти на шаг…
От станции отъезжали в том же порядке, в каком записывались в реестр смотрителя, и потому тарантас Софи оказался последним в очереди из шести повозок. Забившись поглубже под полог, она вдыхала дорожную пыль, поднятую копытами опередивших ее упряжку лошадей. От грохота окованных железом колес разламывалась голова. Она сообразила, что и на всех следующих станциях будет такая же толчея, и пришла в ярость от одной только мысли о том, что все эти люди обеспечили себе на всю дальнейшую дорогу право получать свежих лошадей раньше нее. Дернув своего ямщика за рукав, Софи крикнула ему:
– Постарайся их обогнать!
– Это запрещено правилами, барыня! – ответил тот.
Она протянула ему рубль. Он, не оборачиваясь, через плечо взял деньги у нее из рук и повторил:
– Никак не могу, барыня, уж вы не обессудьте.
Но второй рубль заставил его переменить мнение.
– Ну, помогай нам бог! Держитесь крепче!
Он вытянул лошадей кнутом, и те рванулись вперед. Тарантас вильнул влево и, проехав двумя колесами по дороге, двумя по траве, опередил первую повозку, откуда раздались негодующие выкрики. Четыре следующие повозки постигла та же участь. Все они были слишком тяжело нагружены для того, чтобы соревноваться в скорости с тарантасом Софи. И вскоре скрип их осей и перезвон бубенцов затих в отдалении. Слегка устыдившись того, что в нарушение всех правил их обошла, Софи сама перед собой оправдалась тем, что ни у кого из этих людей, несомненно, не было таких причин спешить, какие были у нее. Для того чтобы поддерживать в себе возбуждение, необходимое для успеха ее предприятия, ей то и дело приходилось напоминать себе о том, что она едет к мужу. «Еще неделя, и я буду рядом с ним! Как он обрадуется, как будет мне благодарен! Мы снова будем счастливы! Это непременно должно быть так, иначе все утратило бы смысл, и мое путешествие, и моя любовь, и вообще весь мир, в котором мы живем!..»
Прибыв на станцию в Кабанске, она едва не лишилась чувств, когда увидела во дворе Никиту. Крик уже готов был сорваться с ее губ, но она вовремя опомнилась. И как только она могла принять за Никиту этого конюха? Конечно, он тоже высокий и светловолосый, но у него такое тупое лицо! И ее охватила такая грусть, что она едва улыбнулась при известии о том, что свежих лошадей ей дадут всего через час. Начало смеркаться. Станционный смотритель зажег лампу. Софи открыла свою корзинку с припасами и поела одна, на краешке стола, вспоминая другие дорожные трапезы, которыми не умела как следует насладиться вовремя…
Быстро темнело. Вороны стали слетаться на верхушки гигантских елей, трясогузки уже скрылись в прибрежные травы, да и ласточки оповещали пронзительными криками о том, что им пора приземлиться на песчаных отмелях – спать, спать, спа-а-ать… Никита, который ехал сейчас вдоль Ангары, приготовился было к тому, что наступит тишина, но внезапно, со всех сторон разом, зазвучали голоса уток, гусей и диких лебедей. Гогот стоял оглушительный, но совершенно колдовской – эта ночная симфония не предназначалась для человеческих ушей: животные и птицы изливали душу в полуобморочном каком-то восторге… Интересно, а Софи, когда проезжала тут, слышала такой же странный концерт? Юноше не хотелось в одиночку переживать прекрасное, великое, волнующее – ему было необходимо разделять все это с нею. Проезжая через город, через деревню, минуя каждую версту, он говорил себе, что Софи уже побывала здесь, и любая дорога, любая точка в пути сразу же превращалась в место, освященное ее присутствием. Он искал отпечатки, отблески ее образа в травах у обочины и на каменистых отрогах горных хребтов, он искал их в переплетении веток и облаках на небе… Сколько верст отделяло теперь его от Софи? Сто пятьдесят, двести?.. Никита прикидывал так и этак, запутывался и начинал снова, мошенничая сам с собой. Измученная лошадь уже еле передвигалась: отдыхали они в пути после Иркутска лишь трижды, да и то понемножку. Если Голубенко не соврал, в Лиственничном он получит свежую лошадь…
Когда Никита добрался до цели, окна в домах были темными, видимо, все спали. Но если здесь меняют лошадей, неважно, большой это город или деревушка, все равно поблизости могут дежурить жандармы – лучше не показываться на главной улице! Никита спрыгнул на землю и двинулся лугами. А может быть, разумнее отдохнуть тут часа два-три, поспать, а потом продолжить путь на той же лошади? Нет, она не выдержит… Она хромает, задыхается… Молодой человек потрепал кобылу по холке. Та заржала, он испугался и потянул ее за поводья в маленькую еловую рощицу – прятаться. А там наткнулся на мальчишку лет десяти, который вытягивал из колодца ведро с водой. Загремела цепь, ведро ухнуло вниз, Никита и мальчик в страхе уставились друг на друга. Ребенок уже приготовился закричать.
– Слушай, ты знаешь Спиридона? – вопрос был задан скороговоркой и сопровождался улыбкой – надо же было успокоить парнишку.
Тот мгновение поколебался, но испуг его быстро прошел, и подозрительность сменилась симпатией. Круглоголовый, беленький, курносый, он широко заулыбался в ответ и показал пальцем:
– Во-он туда тебе идти… Последний дом на том краю. Наверху, над дверью, наличник синий – не ошибешься!
Вытащил свое ведро, поднял с земли второе и заковылял прочь. Из ведер на каждом шагу выплескивалась вода…
Никита, стараясь оставаться незамеченным, обогнул деревню по околице. Вот и дом с синим наличником! Но тут его снова охватили сомнения: а что, если попадет в ловушку? Кто его знает, этого Спиридона! Но выхода не было, и, стараясь себя успокоить, он постучал в дверь.
Отворил высокий худой человек: черная с проседью борода, на скуле знак того, что хозяин дома побывал на каторге – волосы здесь больше не росли. Брови Спиридона были нахмурены, кулаки сжаты, он не пустил незваного гостя дальше порога.
– Чего тебе надо? – спросил хриплым голосом.
– Я пришел от друга.
– Нет у меня никаких друзей!
– От Голубенко.
Спиридон вдруг искренне обрадовался.
– Голубенко! – закричал он. – Надо же, Голубенко объявился! Ах ты, старый паскудник! Не подох, значит, еще! Голубенко! Ну, ладно! Тем лучше! Тем лучше!
Какие преступления и какие совместно отбытые наказания связывали двух этих людей? Ясно, что воспоминания и радовали, повергали в печаль Спиридона, который то смеялся, то вздыхал… Теперь Никита
