трудно.
– Я не ожидала вашего визита. – В тоне сквозило равнодушие. – Откуда вы узнали, что я здесь?
Николай в двух словах рассказал о встрече с Вавассером и вручил ей письмо.
– Ну вот, дорогая Софи, а я-то надеялся, что предоставил вам надежное убежище, – вмешался господин Пуатевен, и разговор принял вполне безобидное направление: что происходит в Париже? Правда ли, что Фуше составляет списки подозреваемых? Есть ли новости с юга, где, как говорят, роялисты развязали настоящий террор? Слушая, госпожа де Шамплит с болезненным вниманием не сводила с него глаз. Она помнила каждое слово из письма своего отца: «Мы ничего не знаем ни о семье этого человека, ни о его состоянии и социальном положении, он не может быть подходящей для вас партией… Замужество требует слишком тесной общности мыслей и традиций, а потому брак с иностранцем не приносит ничего, кроме несчастий… Представьте, что вы лишитесь родителей, друзей, отчизны, состояния, нежной и блестящей французской жизни и окажетесь посреди степей, окруженной лишенным культуры народом, один на один с соблазнившим вас офицером… Я обещал господину Озареву передать его немыслимую просьбу и сделал это тем более охотно, что ни на мгновение не сомневаюсь в вашем отказе…»
В отсутствие Николая почти все эти доводы казались Софи убедительными, теперь, когда он стоял перед ней, выглядели нелепыми. Лучшим ответом на любую отцовскую критику было это странное загорелое лицо и широкие плечи. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы оправдать ее самые безумные мечты. Как могла она прогнать его, когда он признался ей в любви? Как прожила без него год, отказываясь даже отвечать на его письма? Как могла поверить, что он забудет ее? «Он любит меня. И будет клясться в этом, едва мы останемся одни. И спросит, согласна ли я стать его женой…» При мысли об этом силы покинули ее, она вся превратилась в ожидание. И почему Пуатевены так болтливы? Да, они ничего не знают о намерениях Николая. Но должны же понять, что его привело из Парижа серьезное дело и что ему хочется видеть не их, ее. Возглавляемая хозяином компания, беседуя, прогуливалась по аллеям. Русский офицер рассказывал о службе при штабе, о путешествии царя по Франции, которая еще не успокоилась после последних потрясений, о дворце Бурбонов и оккупированном прусскими войсками Париже. Подошли к беседке, под сенью которой стоял простой деревенский стол и стулья. Софи испугалась, что господин Пуатевен предложит гостю присесть и это еще отсрочит долгожданное объяснение. К счастью, его супруга сжалилась над молодыми людьми и увлекла мужа в дом.
Когда нежелательные свидетели, наконец, удалились, госпожа де Шамплит неожиданно для себя пришла в ужас от того, что осталась наедине с Озарёвым.
И он, и она понимали важность того, что должны сказать друг другу, а потому не смели произнести ни слова. Прошла служанка с корзиной белья, надсадно прокукарекал петух, часы на церкви пробили четыре. Николай собрался с силами и сдавленным голосом спросил:
– Отец передал вам мою просьбу?
У нее перехватило дыхание, но она смогла почти непринужденно ответить:
– Да. Два дня назад я получила от него письмо.
– Только два дня?
– Да, он должен был подумать.
– И вы тоже?
В его золотисто-зеленых глазах отражалась листва, и оттого они казались еще зеленее. На подбородке была царапина – след от бритья, все эти подробности казались ей необычайно важными. Счастье постепенно заполняло ее всю. Слова были едва различимы, так сильно стучала в висках кровь:
– Я люблю вас!.. Жизнь без вас лишена смысла!.. Обещаю, вы будете счастливой!.. Неужели вы меня не любите?.. Вы будете моей женой!.. Я буду гордиться вами!.. Мы уедем в Россию!..
Он поднял голову, словно пытаясь убедиться, что последние его слова не вызывают у нее протеста. Софи улыбалась и ничего не говорила в ответ.
– Вы увидите, Россия – чудесная страна. Там все безбрежно – и горизонт, и души…
– Вы предупредили своего отца? – неожиданно спросила она.
– Конечно. Я отправил ему письмо с курьером. Думаю, самое позднее через три недели получу ответ.
– И каким он будет?
– Вы сомневаетесь? Конечно – «да»!
Он заражал ее своей веселостью, доверием, юностью. В этой чрезмерности и проявлялась, наверное, его душа. Софи засмеялась – и ведь будто совсем мальчишка в своем темно-зеленом мундире с золотыми пуговицами. Потом подумала: «Этот человек будет моим мужем», и сразу посерьезнела.
– Положитесь на меня, я улажу все формальности. И очень быстро. Надеюсь, ваши родители сменят гнев на милость – мне было бы мучительно идти против их воли…
– Их неодобрение ничего не значит для меня. Но не волнуйтесь, я сумею их переубедить. Вы уезжаете в Париж сегодня вечером?
– Нет, завтра, после полудня.
– Я поеду с вами.
– Но это невозможно.
– Почему?
– Господин Вавассер дал понять, что вас могут арестовать за ваши воззрения.
Софи тронуло беспокойство Озарёва. Перед этим влюбленным мужчиной она впервые чувствовала себя по-настоящему женственной, хрупкой, нуждающейся в защите. И враз перестала думать о политике. Не пора ли ей обратиться к будущему мужу по имени? Как хотелось произнести вслух это слово, как трудно было осмелиться! И, собрав волю в кулак, едва слышно промолвила:
– Спасибо за заботу, Николай.
Глаза его засветились благодарностью.
– Не бойтесь за меня, – продолжала избранница, стараясь не замечать его волнения. – Даже если я останусь в Версале, мне не избежать неприятностей, коль меня решат арестовать. И подумайте, как я могу оставаться здесь, вдали от вас, после вашего признания?
– Да, – тихо сказал он. – Это было бы жестоко и несправедливо! С сегодняшнего дня вы под моей защитой! Я стану на пути у любого, кто посмеет надоедать вам! И если понадобится, буду апеллировать к царю…
Озарёв все еще не смел назвать ее по имени.
– Дорогой Николай! – воскликнула она.
От нежности силы, кажется, совсем оставили его. Последовало молчание. Молодой человек смотрел ей в глаза. Потом взгляд упал на плечи, на вырез платья, он впервые представил себе ее тело, непристойность мыслей окончательно смутила его, теперь ему уже не посметь вымолвить ни слова. Но произошло обратное – Озарёв вновь заговорил о своей любви, застенчиво называя ее «Софи». Она не протестовала, а только ласково оттолкнула, когда он склонился к ней, – по аллее неспешно шли Пуатевены. Успели заметить что- то? Угадать? Гость был раздосадован и смущен одновременно, та, которую они приютили, напротив, казалась довольной и счастливой. Она схватила его за руку, подвела к друзьям и радостно заявила:
– Вы первыми узнаете великую новость – мы собираемся пожениться!
Госпожа Пуатевен жалобно вскрикнула, ее супруг по отечески раскрыл объятия, покачал головой и сказал:
– Ничто не могло бы доставить мне большей радости!
Искренние или не вполне, но слова эти потрясли юношу – он вдруг поверил, что миром и впрямь правит добро. Когда хозяева узнали, что у него отпуск на двое суток, предложили поужинать с ними и остаться ночевать – на втором этаже была прекрасная комната для гостей. Ободряемый взглядами Софи, Николай согласился.
Ужинали в беседке. За столом говорили об отъезде госпожи де Шамплит – Пуатевены считали это в высшей степени неосторожным. За десертом она прочитала им отрывок из таинственного письма Вавассера: тот перечислял гражданских и военных чиновников, которым грозил арест, уверяя, что, по его сведениям, ни одно частное лицо не будет подвергаться преследованиям за свои убеждения.
– Есть преследования по приказу, но есть и те, на которые просто закрывают глаза, – вздохнул господин Пуатевен. – Смутные времена открывают широкие возможности для полицейских «по случаю», доносчиков,
