ненавистников всех мастей…
– Еще вчера я, быть может, и прислушалась бы к вам. Но теперь не боюсь ничего, потому что я – не одна! – В этих словах очаровательной женщины было столько восхищения любимым, который чувствовал себя так, будто не случилось этого перерыва между двумя войнами и они расставались только в воображении. Две служанки неспешно ходили вокруг стола. Медленно угасал день. В бокалах радостно играло вино. Господин Пуатевен предложил выпить за здоровье будущих молодоженов. Снова заговорили о политике. Когда окончательно стемнело, госпожа Пуатевен сказала, что очень утомлена, ее муж признался, что тоже не откажется лечь. Николай опасался, что и Софи последует за ними. Но, пожелав пожилой чете спокойной ночи, она осталась в саду.
Тишина и покой этого благоуханного дивного вечера наполняли Озарёва уверенностью, что Господь одобряет его выбор. Казалось – они в родной Каштановке, напоенной запахами листвы и цветов.
– Расскажите, как вы провели этот год? – Ему хотелось знать о ней все.
По ее признанию, после его отъезда в июне 1814 года всякий вкус к жизни был утрачен, даже политика больше не привлекала.
– Но возвращение Наполеона вывело меня из оцепенения. Восторг народа, встречающего своего императора, вернул меня к жизни. Как и многим, мне подумалось, что он сможет соединить величие Франции с республиканскими свободами. Эта иллюзия длилась три месяца. Я и мои друзья, мы были словно в горячке. Потом узнали о поражении при Ватерлоо… Все наши мечты показались мне такими ребяческими, такими нелепыми…
Слушая ее, русский офицер поймал себя на мысли, что почти сожалеет о победе союзных войск, раз она причинила столько горя его любимой.
– Мною вдруг овладело отвращение ко всякой общественной деятельности, – продолжала она. – В смятении я уехала к Пуатевенам…
– Вы ни разу не подумали, что я могу вернуться?
– О, сколько думала, и каждый раз запрещала себе это из боязни поверить. Ведь ваше появление здесь означало бы поражение Франции. А разве могла я поставить мое личное счастье выше того, что желала для своей страны? Признаюсь, и сейчас страдаю, что своим счастьем обязана обстоятельствам, которые так огорчают моих соотечественников. Чувствую себя виноватой от того, что люблю вас, когда моя родина надела траур. Понимаете?
– Да, но все это временно. Наступит мир, все станет на свои места. И то, что я русский, уже не будет так пугать вас!
– Меня это никогда и не пугало. – Улыбка подтвердила ее искренность. – Но смущает и заставляет волноваться.
В молчании шли молодые люди по аллее. Он застенчиво касался то ее руки, то плеча, думая про себя, заметила ли, не неприятно ли ей это. Потом он остановился, посмотрел на нее, вдруг снова подумал о ее теле, его опять бросило в жар. Николай готов был сказать себе, что слишком уважает эту женщину, чтобы на что-то решиться, как она сама потянулась к нему для поцелуя.
5
Заслышав в вестибюле шаги мужа, госпожа де Ламбрефу вздрогнула – что-то еще удалось ему узнать? Накануне она чуть было не лишилась чувств, когда дочь неожиданно вернулась из Версаля вместе с этим русским офицером. Впрочем, Озарёв довольно скоро скрылся из виду, предоставив Софи самой объясниться с родителями. С каким торжеством она сказала им, что через месяц выйдет замуж, даже если не получит на то родительского благословения. И вот теперь граф без устали носился по Парижу, пытаясь выяснить хоть что-то об иностранце, который вот-вот станет его зятем.
– Вы, наконец-то! – воскликнула графиня при виде входившего в гостиную супруга.
Судя по выражению лица господина де Ламбрефу, его усилия оказались не напрасны. Должно быть, высокопоставленные друзья сумели помочь. Он опустился в кресло, провел по лбу дрожащей рукой и сказал:
– Мне оказали превосходный прием.
– Кто же? Могу я узнать?
– Господин де Талейран, затем – господин Фуше, к которому тот меня направил, от него я попал к господину Каподистрия…
– Вы удовлетворены, по крайней мере?
– Более чем. Личный секретарь господина Каподистрия оказал мне неоценимую услугу.
– Так что же?
Граф взял щепотку табаку, вдохнул, зажмурился, потому поднес к носу платок.
– Все не так плохо. По общему мнению, Озарёвы – хорошая семья из числа нетитулованного дворянства…
– Что значит – нетитулованного? – воскликнула госпожа де Ламбрефу, в голосе ее послышалась нотка негодования.
– Просто в России есть люди, пожалованные дворянством недавно, это графы, князья, а есть те, чье дворянство восходит к первым царям. Они не носят титулов, но люди – знатные и всеми уважаемые. Озарёв – из них. У отца этого молодого человека дом в Москве, пострадавший от пожара 1812 года, еще один – в Санкт-Петербурге, имение недалеко от Пскова, где семья живет практически весь год. Он владеет значительным состоянием, несколькими деревнями…
Графиня была явно заинтригована: рассказ мужа напомнил ей о счастливых временах. Вопреки всем модным воззрениям, она продолжала придерживаться той точки зрения, что следует уважать волю Господа, а следовательно, рожденные в нищете не должны стремиться расстаться с нею.
– Несколько деревень? – переспросила она. – Сколько же именно?
– Пять или шесть. И еще, по меньшей мере, две тысячи крестьян-рабов.
– Рабов? Настоящих?
– Да, которые остались только в России, – тихо рассмеялся господин де Ламбрефу.
Его супруга уже воображала их дочь властительницей и бескрайних полей, и простершихся ниц мужиков, ее материнский взор затуманился, и, не расставшись еще с волшебными видениями, она прошептала:
– Вы считаете, все не так уж плохо?
– Вне всяких сомнений! Конечно, я предпочел бы для нее известную французскую фамилию, более определенное положение в свете и состояние, которое можно объять… Но не следует забывать, что в глазах всех потенциальных претендентов на ее руку Софи обладает существенным недостатком – она была замужем. А мужчины предпочитают брать в жены девушек. Вы, знаю, возразите, что Шамплита в этом смысле не стоит принимать всерьез…
– Ах, избавьте меня от этих шуточек! – воскликнула графиня. – Я менее чем когда-либо расположена их слушать. Вдова заслуживает уважения, тем более что после наполеоновских походов во Франции их полным-полно и они весьма успешно находят себе новых мужей!
– Но только не в нашем кругу, – вздохнул господин де Ламбрефу. – И не с характером Софи! Вы не хуже меня знаете, что она всегда поступает вопреки здравому смыслу. Кажется, ей доставляет удовольствие не поддерживать наши столь естественные честолюбивые стремления. Покажите ей прекрасную дорогу, идущую направо, она непременно пойдет налево, пусть там даже будет каменистая тропа. И это не я сказал!
– А кто же?
– Сам господин Фуше! Провожая меня, он произнес несколько слов о нашей дочери. Ее поведение во время Ста дней не осталось незамеченным наверху. Ее не тронули только потому, что Его Величество превосходно осведомлен о моих легитимистских взглядах. В ответ на эту милость она должна забыть о всякой политической деятельности. А возможно ли такое, если она останется во Франции? Еще один год вдовства будет стоить нам заговора!
Графиня вздрогнула – она не сразу поняла, что муж шутит.
– Ужас! И потому вы хотите, чтобы она уехала?
– Господи, да я ничего больше не хочу! К тому же вопрос еще не решен окончательно. Возможно, против будет начальство Озарёва.
– Почему?
