спросил:
– Вы получали средства к существованию из России, не так ли?
– Да, – признала Софи. – А что, это противозаконно?
– Ни в коей мере! Однако, если полученные мной сведения верны, вы в этой стране не на очень хорошем счету. Ваш муж был осужден за принадлежность к тайному обществу. Вместо того, чтобы от него отказаться, вы последовали за ним в Сибирь…
– Во Франции намерены заново пересмотреть дело декабристов? Начать новый процесс?
– Нет, но для нас это служит свидетельством.
– Свидетельством чего?
– Ваших политических предпочтений.
Софи взорвалась:
– Это неслыханно! Мы воюем с Россией, и вы преследуете меня своими подозрениями, хотя я пострадала от российского империализма! Кому вы подчиняетесь – Николаю I или Наполеону III?
Мартинелли улыбнулся, и его лицо, казалось, изменило форму, словно было сделано из каучука. Оно и так было шире, чем длиннее, а теперь еще и расползлось книзу, к шее, где его подпирал белый воротник.
– Тут есть одно отличие, сударыня, и им нельзя пренебрегать! – сказал он. – В том, что касается внешней политики, мы, разумеется, против русских. Но в плане политики внутренней наши интересы и наши заботы совпадают. Как и российские власти, мы стремимся поддерживать порядок и отстаивать законность. То обстоятельство, что человек был в Санкт-Петербурге возмутителем спокойствия, никак не может служить рекомендацией для парижской полиции. Совсем напротив! Вы прибыли к нам оттуда с опасным грузом пагубных привычек. Вас окружает легенда…
Наконец-то хоть что-то забрезжило, наконец-то он объяснил, в чем дело, и у нее появилась надежда.
– Да ведь я же почти не выхожу из дома! – возразила она. – Нигде не бываю, никого не вижу! Я не занимаюсь политикой!..
– Однако многие слышали, как вы произносили в обществе пренебрежительные, если не сказать – антифранцузские речи.
Ей тут же пришло в голову, что доносчики повторили в искаженном виде то, что она говорила у Дельфины. И ей сделалась противна эта фальшивая свобода, так мало соответствующая тому, чего она ждала от Франции.
– В России меня обвиняли в том, что я – французская шпионка, – сказала она, – во Франции обвиняют в том, что я русская шпионка!
Мартинелли сложил руки на животе, между его заплывшими веками блеснул холодный взгляд.
– Замените слова «русский» и «французский» словом «революционный», и вам все станет понятно, – произнес он.
– Почему «революционный», а не «республиканский»?
– Простите, я не слишком хорошо улавливаю разницу.
– Революция – средство, республика – цель, – объяснила она.
– А империя?
Софи не ответила.
– Кстати, – снова заговорил Мартинелли, – не знакомы ли вы с неким Вавассером?
«Вот оно!» – подумала Софи. И прошептала:
– Да.
– Вы навещали его в тюрьме Сент-Пелажи; затем вы были у него в книжной лавке.
– Совершенно верно.
– Его только что арестовали. Мы подозреваем, что он участвовал в заговоре с целью покушения на жизнь императора. Предполагаю, что вы в полном неведении насчет этого?
– Да, мне об этом совершенно ничего не известно, – заверила его Софи.
Сердце у нее упало.
– Он не предлагал вам присоединиться к заговору?
– Нет.
– Однако вы для него и для его товарищей представляете собой живой символ!
– Должно быть, он осознал, что я враждебно отношусь к его взглядам!
– Вы ему об этом сказали?
– Кажется, да.
– Получается, он все-таки посвятил вас в свои планы, раз пришлось об этом говорить?
– Да нет… он никогда не говорил об этом определенно, – покраснев, пролепетала Софи.
– То есть мимоходом… хотя бы намеками упоминал?
– Может быть, я сейчас уже не вспомню…
Мартинелли откинулся на спинку кресла.
– Лучше бы вам говорить со мной откровенно, сударыня!
– Я так и делаю.
– К сожалению, нет, сударыня…
Софи вздрогнула. Опять она оказалась в кольце подозрений – а ведь думала, что, покинув Россию, из него вырвалась. Она уже так и видела себя стоящей перед судьями, обвиненной на основании ложных свидетельств, брошенной в тюрьму, сосланной… И на этот раз она расстанется со всем этим не ради того, чтобы уехать к мужу. Да что у нее общего с Вавассером?! Она ненавидела его, она была против его рискованных политических затей, ей теперь хотелось жить только спокойными привычками зрелого возраста, лишь теплом вновь обретенного дома!
– Клянусь вам, – снова принялась уверять она, – больше мне ничего не известно.
И тут же устыдилась того, что пытается таким образом себя защитить. Да почему же это в большинстве случаев покой приходится покупать ценой унижений?
– Скажите мне, кто с ним заодно, и я тотчас вас отпущу, – смягчившись, проворчал Мартинелли.
Софи пожала плечами.
– Я не смогу… Мне пришлось бы выдумывать!
– Я подскажу вам: Антонен Лакруа, Марсель Пьедефер, Жорж Клаус…
– Никогда о таких не слышала!
– А Прудон? Вы ведь встречались с ним, на улице Жакоб?
– Да, в самом деле!
– И что он говорил?
– Ничего особенно толкового.
– Одним словом, все дружно радовались успехам нового режима?
– Я ничего подобного не утверждала, сударь. У некоторых из тогдашних гостей были весьма передовые социальные взгляды. Однако они излагали их спокойно, без всякого запала. Даже сам император, если бы ему довелось их услышать, не смог бы на них рассердиться.
– Мне рассказывали совсем не так!
– А почему бы вам не допустить, что на этот раз вас плохо осведомили?
Понемногу Софи успокоилась, собралась с мыслями. Опыт допросов помогал ей овладеть положением. Мартинелли провел рукой по лицу снизу вверх. Казалось, он устал бороться с упрямством Софи. Она чувствовала, что ее будущее зависит от того, что происходит сейчас за этим огромным лбом. Пока что она на свободе, но что будет через минуту? Орел или решка? Сердце у нее так колотилось, что отзывалось даже в челюстях. Мартинелли медленно взял со стола письма от Николая, стал разворачивать одно за другим. Она вспомнила слова любви, по которым сейчас скользит взгляд этой ищейки, этого держиморды.
– От кого эти письма? – спросил он.
– От моего мужа.
– А вот это?
– От моего друга из Сибири.
– Он тоже декабрист?
