усилия.
– И ваш супруг ничего не сказал вам такого, что позволило бы вам предположить… – начал ворчливым тоном генерал.
– Нет, – перебила его она.
Комендант нахмурился.
– Вы лжете, сударыня! Ваш муж не мог принять такого решения, не предупредив вас! Либо он предлагал вам бежать вместе с ним, но вы отказались, либо бежал поначалу один, но сказал вам, где станет скрываться, дабы вы присоединились к нему спустя какое-то время.
– Что за чушь! – воскликнула Софи.
– Позвольте! Никакая не чушь! Напротив, все очень логично! Признавайтесь, мадам!
Чем громче говорил генерал, тем меньше слушала его Софи. Из всей этой суматохи ее интересовало только одно: Николай исчез. Сбежал. Скорее всего, потому, что она дала ему понять, насколько он ей отвратителен. Но она не сожалеет об этом. Вчерашним своим поступком (ее передернуло) он лишил ее способности к снисхождению. К прощению. Нет, она не простит! Сохраняя ледяное спокойствие, она пожелала в душе, чтобы мужа никогда не поймали и чтобы она никогда больше не услышала о нем. Ну а если он погибнет? Прислушалась к себе… Ничто в ней не шевельнулось, ни малейшего волнения она не испытала при этой мысли. Он сбежал, а она зато теперь чувствует себя свободной! Она, не дрогнув, выдержала взгляд генерала, и тот забормотал, едва ли не со слезами на глазах:
– Надо было тогда оставить всем кандалы! Как мне теперь оправдываться перед императором?.. Политический заключенный сбежал между Читой и Петровским Заводом! Каково!.. Кошмар, бесчестье для меня!.. Чем заканчивается моя карьера!.. Но мы его поймаем, пойма-а-аем! Я уже отдал приказ! Мы его схватим – живым или мертвым!.. Мне доставят его – живым или мертвым, слышите?
Софи не узнавала Станислава Романовича: неужели боязнь, что его уличат в служебном промахе, могла превратить такого умного и великодушного человека в тупого и бездушного администратора? Решительно, в России страх перед власть имущими стала ядом, разъедающим даже самые закаленные души…
– Вы поймите, сударыня, я ведь стараюсь узнать подробности в его же интересах! – продолжал настаивать Лепарский. – Хотелось бы избежать худшего!..
– Да успокойтесь же, ваше превосходительство, – поморщилась она. – И поймите, говорю же, поймите вы раз и навсегда: мой муж не предупреждал меня, что собирается бежать. Может, вам и кажется это странным, но, тем не менее…
– Тогда о чем же вы вчера ночью, так сказать, беседовали? – не унимался генерал.
Софи минутку поколебалась и ответила:
– Да так… поспорили… тягостный оказался спор…
– Еще бы! Если беседовать о побеге! – воскликнул комендант.
Она не ответила – какой смысл? Лепарский прикрыл глаза, веки у него были увядшие, в темных бороздках. Потом уставился на щеку Софи. Генерал внимательно смотрел на синяк и, скорее всего, припоминал все, что ему рассказывали в Иркутске по поводу этой молодой женщины и ее крепостного слуги Никиты. С лица его исчезло раздражение, во взгляде засветилось лукавство.
– Понятно-понятно… – прошептал он с таким видом, словно ему и впрямь что-то стало понятно.
Для Софи этот разговор становился все мучительнее. Но тут в палатку вбежал Ватрушкин. Наскоро вытянувшись и отдав генералу честь, как это положено у военных, страшно взволнованный на вид лейтенант заорал дурным голосом:
– Ваше превосходительство, один из бывших уголовников тоже исчез! Наверное, сбежал! И, наверное, они сбежали вместе где-то около часу ночи! Украдены съестные припасы из фургона с провизией!
Лепарский вмиг воспламенился снова. Теперь глаза его полыхали гневом.
– Усилить патрули! – взревел он. – Объявить общий сбор!
Ватрушкин развернулся кругом и с такой скоростью вылетел из палатки, будто его сдуло порывом ветра. Лепарский ссутулился, заложил руки за спину, уперся подбородком в грудь и принялся тяжелыми шагами мерить палатку. Порой он искоса бросал взгляд по сторонам и начинал пыхтеть в усы. На складном столике была разложена карта Сибири, по которой красным карандашом был вычерчен маршрут этапа. В глубине стояла походная, раскладная же, кровать, одеяло было откинуто, над кроватью к полотну, представлявшему собой стену палатки, было прикреплено католическое распятие.
– Я могу идти? – спросила Софи.
– Не-е-ет! – завопил Лепарский.
Она пододвинула к себе стул и села. Он продолжал бегать туда-сюда, похожий на молчаливого, но злобного и настороженного льва. Снаружи били в барабаны, отдавали приказы… Наконец вернулся Ватрушкин и доложил:
– Люди построены, ваше превосходительство.
– Сейчас поговорю с ними, – ответил Лепарский. И, повернувшись к Софи, добавил: – А вам, сударыня, следует оставаться здесь.
Они с лейтенантом вышли, генерал остановился на площадке, где были выстроены арестанты. С того места, где находилась Софи, ей через откинутый полог, обозначавший дверь палатки, было хорошо видно все происходящее: заключенные, стоявшие по стойке «смирно», их жены, собравшиеся в стайку справа от шеренг, позади всех – бывшие уголовные каторжники, которых использовали как слуг. Окружали площадку вооруженные солдаты.
– Господа, – начал комендант звучным голосом, – один из вас сбежал сегодня ночью. Речь идет о Николае Михайловиче Озарёве, в организации безумного своего предприятия положившегося на помощь бывшего заключенного по уголовному делу Филата.
В ответ на слова генерала по рядам декабристов прокатился удивленный шепоток. Мужчины склонили головы, опустили глаза. Женщины, напротив, выпрямились и засуетились, от чего взметнулись волны широких юбок, замелькали сборчатые рукавчики и гофрированные воротнички, заблестели под солнцем промытые волосы…
– Поиски Озарёва и Филата уже начались, – продолжал между тем Лепарский, – и я предлагаю сто рублей тому, кто поймает их, и по двадцать каждому, чья информация будет способствовать расследованию случившегося. Этот побег наносит урон чести вашего сообщества, потому долг любого из вас помочь мне найти беглецов. Вот какое решение я принял: мы остаемся здесь, в этом лагере, в течение двух суток, чтобы дождаться результатов первых облав. Если в течение сорока восьми часов Озарёв и Филат не будут пойманы, мы снова отправимся в путь, но буряты станут и дальше прочесывать окрестные леса, потихоньку двигаясь в арьергарде. Вплоть до нового приказа я запрещаю свидания жен с мужьями, равно как купанья в реке и прогулки за пределами лагеря.
Дамы запротестовали.
– Наши мужья не имеют никакого отношения к этому побегу! – кричала Мария Волконская. – При чем тут они, да и мы? Почему они, да и мы, почему все должны отвечать за совершенное кем-то одним?
– Если уж кто-то и мог бы отсоветовать кому угодно бежать, так это его жена! – добавила Полина Анненкова. – Следовательно, нет никакой логики в том, чтобы запрещать этим господам (она указала на строй декабристов) встречаться с нами!
– Но вы забыли, сударыня, что беглец именно что женатый мужчина!
– Как сказать… – вздохнула Елизавета Нарышкина.
– Да-да, мы-то надеялись, что ваше превосходительство способны понять различия между окружающими вас семьями! – подлила масла в огонь Мария Волконская.
Софи поняла, что с этого дня она окончательно превратилась для всей их маленькой колонии в паршивую овцу, но объявленная война показалась ей все-таки лучше той глухой враждебности, какую она чувствовала по отношению к себе до сегодняшнего дня, уже так долго…
– Не желаю слушать никаких комментариев! – ревел, налившись кровью Лепарский. – Лейтенант Ватрушкин! Сопроводите этих дам к их местам жительства и проследите, чтобы они не выходили за границу дозволенного им участка территории.
Затем, чтобы положить конец спорам и выяснениям, он повернулся и ушел в свою палатку. Проходя мимо Софи, генерал сделал вид, что ее не замечает. Сел на край кровати, охватил голову руками и весь обмяк, как будто от страшной усталости. Софи слышала, как он бормочет:
