Сын сатрапа

Воеводовых.

– Он живет с вдовой своего брата, – сказал он, выделяя каждое слово, чтобы я не упустил ни одного слога из них.

Я не смог произнести ни слова в ответ; потом посмел слабо возразить:

– Это… Это невозможно!.. Ему только семнадцать! А Лили, должно быть, тридцать пять!

– Есть женщины, для которых разница в возрасте составляет особую прелесть. Я лично не знаю эту Лили, но то, что слышу от людей, с которыми она знакома, убеждает меня, что она такого рода женщина. Разумеется, вся русская колония в Париже, как и в Брюсселе, потрясена. Никто не хочет принимать эту особу, ни тем более ее посещать. Не знаю, на что она и Никита живут в Бельгии. Может быть, она торгует своими прелестями. Кажется, она очень свободна в поведении и взглядах!

– Какая низость! – воскликнула мама. И ничего нельзя сделать, чтобы этому помешать? Может быть, нужно написать родителям Никиты? Знают ли они?

– Не вмешивайся в это скверное дело! – отрезал папа.

Однако мама настаивала:

– Ведь они не поженятся?

– Нет, нет! – ответил папа. – Никита несовершеннолетний. Нужно разрешение… Но через четыре или пять лет… почему бы нет?

Александр тоже захотел высказать свое мнение. Он отрезал:

– В любом случае это не может продолжаться! Она слишком старая! А у него, конечно, будут более подходящие возможности в жизни…

В то время, как они спорили, мною все больше и больше овладевали чувства удивления, растерянности и одиночества. Однако я нашел в себе силы спросить у папы:

– У тебя есть их адрес?

– Даже если бы он у меня был, я бы не дал его тебе, – ответил он спокойно.

– Почему? Никита – мой друг!

– После всех этих гнусных историй он не может им больше оставаться!

Несколько минут спустя, сказав, что мне нездоровится, я вышел из-за стола.

VII. Последний случай

Я думал, что расстался с Никитой и «Сыном сатрапа». В самом деле, мало-помалу меня увлекали более неотложные – скорее более оправданные занятия. С каждым годом я все дальше уходил от мечтательного детства, погрузившись целиком в учебу. Тем не менее не отказывал себе в удовольствии пробежаться пером по бумаге. Наряду с классными заданиями я строчил коротенькие рассказы, которые показывал своим товарищам, сожалея о том, что не могу знать особенное, незаменимое мнение Никиты. В его отсутствие странная метаморфоза, которую ни я и ни он не предвидели, произошла с моими первыми литературными увлечениями. По мере чтения я открывал волшебное очарование поэзии и презирал прозу, которая, казалось, была недостойна выразить особенные, волновавшие меня чувства. Я увлекся великими романтиками – Мюссе, Виктором Гюго, Виньи, Ламартином. Соперничая с ними, я старался передать свои переживания в восьмисложных и александрийских стихах. Купленный случайно на сэкономленные деньги словарь рифм стал моей настольной книгой. Я мог в любую минуту заглянуть туда, чтобы обогатить мои первые стихотворные опыты. Даже выполняя задания по французскому, какова бы ни была их тема, частенько к нему обращался. Наш учитель Август Бальи, который, к счастью, был великолепным романистом и историком, мог бы сдерживать этот лирический поток. Однако он, должно быть, развлекался моей увлеченностью игрой в слова и рифмы, так как вместо того, чтобы остановить, поощрял меня.

Мои сочинения, недавно еще бесцветные и посредственные, превратились в более или менее удачные подражания великолепным гениям, творчество которых покорило меня. Я был то Виктором Гюго, стоящим на берегу своего разбушевавшегося океана, то Ламартином, спустившим ноги в воды своего озера. Небесная музыка нисходила на меня по ночам. Мои литературные увлечения разделили полдюжины товарищей по классу. Мы образовали группу любителей изящной словесности, высокопарно названную «Академия» (уже!), и решили издавать газетку под названием «Хаос» для школьного и семейного чтения. Шесть номеров газеты смогли выйти благодаря финансовой поддержке самых щедрых из родителей учеников. Я, конечно, не просил помощи у папы, который был в крайне затруднительном положении, однако никто из «академиков» не сердился на меня за это невольное неучастие. Я регулярно поставлял в «Хаос» материалы. Из-под моего пера выходили то иронические, то пессимистические стихи – я только что открыл символистов. И, меняя модели, писал под Верлена, под Рембо. Как и они, я мечтал стать «проклятым поэтом». Но в то время был лишь самым заурядным лицеистом, и совсем не проклятым, разрывавшимся между сознанием своей беспросветной серости и пониманием того, что не имел права жаловаться, так как мог спать в тепле и есть, когда был голоден. Лишь переход в философский класс заставил меня вернуться к прозе.

Начиная с этого времени, Декарт, Кант, Лейбниц, Шопенгауэр, Бергсон столкнулись в моем возбужденном уме с великими русскими и французскими романистами. Они прошли друг за другом за предшествовавшими им поэтами. Я очень быстро догадался, что сбился с пути, пытаясь уподобиться последним, и что должен был для того, чтобы остаться верным своему призванию, стать в лагерь прозаиков. Довольно долго еще я с удивлением черкал элегические стихи на полях моих рукописей в прозе. Потом подчинился неизбежному.

Главные события моей жизни в это время преобразований и открытий были успокаивающе банальны. Школьные успехи, мимолетные увлечения, потеря невинности, чтение без разбора, обретение – столь же нежданное, сколь недолговечное – друзей, успешное получение двух бакалаврских степеней, поступление на факультет права в Париже…

Рутина жизни послушного студента, который не доставляет слишком много хлопот своим родителям. Брат тоже, вооруженный дипломами, только что «отхватил» по окончании Высшей школы электричества должность инженера в одной фирме по установке телефонной аппаратуры. Он приносил домой деньги, что позволяло папе, который – будучи все еще в отчаянном положении – постоянно жил в долг, немного рассчитаться с платежами.

Сестра, обосновавшаяся в США, где открыла школу классического танца, также пыталась нам помогать, посылая иногда свою лепту. Однако этого было недостаточно для того, чтобы обеспечить семье приличную жизнь. Продолжая учиться на факультете права, я стал подыскивать какую-нибудь более или менее хорошо оплачиваемую работу, которой мог бы заняться в свободное время. И наконец нашел подходящую, просматривая маленькие объявления в одной русской газете: предлагалось представлять во Франции какую-то фирму, производившую мастику и чистящие средства. Предприятие, которым руководил некий Олег Ростовский, гордо называлось «Московская пчела».

Я без особой надежды явился по указанному адресу. Не имевший представления о средствах по уходу за домом, я был приятно удивлен приемом патрона: Олег Ростовский, который знал моего отца по репутации в России, сказал, что готов принять меня с испытательным сроком на должность представителя фирмы. Имя Тарасовых стало на этот раз рекомендацией в Париже. Чтобы проявить ко мне свое расположение, Олег Ростовский предложил мне работать в шестнадцатом округе, известном хорошими доходами, так как там жили в основном состоятельные люди. У меня не было определенного режима работы – мне платили проценты с продаж. Я обязан был следовать трем правилам: быть вежливым, убедительным и не соглашаться на продажу товаров в кредит. Обрадованный удачной находкой, я с головой окунулся в новую профессию, которая, кроме того, была еще и очень подходящей, так как такая же была у Анатолия, сводного брата Никиты. Он продавал шампанское, я буду продавать мастику – мы будем на равных.

Первые шаги в профессии коммивояжера стали ужасающим испытанием для моей гордости и робости. Между лекциями на факультете я вынужден был ходить по домам, подниматься по лестницам, раскладывать образцы перед недоверчивыми хозяйками. Некоторые не позволяли даже договорить до конца и выталкивали меня наружу, как самозванца. Я оказывался на лестничной площадке пристыженный, оскорбленный, как будто мне на голову выливали содержимое мусорного ведра. В другой раз, напротив, какая-нибудь дама зрелого возраста, казалось, умилялась моей молодостью и неопытностью. Она просила продемонстрировать ей качества моего прекрасного товара. Краснея, непослушными руками я открывал сильно пахнущую скипидаром коробочку с натиркой, наносил мастику на угол пола, растирал дерево шерстяной тряпочкой и приглашал клиентку полюбоваться результатом. Она явно развлекалась моим