Вами однообразен…Но очевидно же… Вы загромождаете Ваши произведения, слишком их усложняете. Если бы ткань Ваших рассказов была проще, они бы действовали сильнее. Например, „Игрок“, „Вечный муж“ производят самое ясное впечатление, а все, что Вы вложили в „Идиота“, пропало даром… Ловкий француз или немец, имей он десятую доля Вашего содержания, прославился бы на оба полушария и вошел бы первостепенным светилом в историю всемирной литературы».
Достоевский смиренно признает недостатки своего романа:
«Множество отдельных романов и повестей, – отвечает он Страхову, – разом втискиваются у меня в один, так что ни меры, ни гармонии».
(«Так сила поэтического порыва всегда, например, у V. Hugo[68] сильнее средств исполнения. Даже у Пушкина замечаются следы этой двойственности.) И тем я гублю себя».
Действительно, «Бесы» – фрагмент эпопеи «Житие великого грешника», о которой шла речь выше и которая так и не была написана.
В записные книжки этих лет занесены имена живых людей, игравших нередко второстепенную роль в жизни Достоевского, или названия книг, или воспоминания о событиях юности. Автобиографический характер подготовительных записей к «Житию великого грешника» побудил некоторых исследователей творчества Достоевского задаться вопросом: не совершил ли сам Достоевский какой-то «великий грех».
Устная традиция утверждает, что Достоевский как-то признался Тургеневу, что совершил самый тяжкий из всех грехов.
«– Зачем вы мне это говорите? – спросил Тургенев.
– Чтобы показать, до какой степени я вас презираю!»
А Страхов в 188З году в письме к Толстому говорит о своем друге Достоевском, восторженную биографию которого сам же написал:
«…он был зол, завистлив, развратен… Заметьте, что при животном сладострастии у него не было никакого чувства женской красоты и прелести. Лица, наиболее на него похожие, это герой „Записок из подполья“, Свидригайлов и Ставрогин».
Страхов повторяет всем, кому не лень слушать, что Достоевский изнасиловал маленькую девочку. Его обвинение поддерживают Венгеров и Висковатов:
«Висковатов, – пишет Тургенев, – стал мне рассказывать, как он похвалялся, что… в бане с маленькой девочкой, которую привела ему гувернантка».
Что же до Булгакова, то он отвечал на этот вопрос только: «Может быть, это и клевета».
Нет никаких документальных свидетельств, позволяющих принять ту или иную сторону в этой дрязге, но эротическая одержимость Достоевского питает, конечно, эти подозрения.
Начиная с «Неточки Незвановой» его неотвязно преследует мысль о детской сексуальности.
«Ну, теперь что хочешь со мной, то и делай! Тирань меня, щипли меня! Пожалуйста, ущипни меня! Голубчик мой, ущипни!»
«…мы обе в каком-то исступлении… поминутно целуемся, плачем, хохочем как безумные». (Речь идет о двух девочках, едва достигших половой зрелости.)
И Лиза в «Братьях Карамазовых» в шестнадцать лет также истерична, как девочки-подростки. Иван презрительно говорит о ней:
«– Шестнадцати лет еще нет, кажется, и уж предлагается?
– Как предлагается? – воскликнул Алеша.
– Известно, как развратные женщины предлагаются».
В «Преступлении и наказании» Свидригайлов изнасиловал глухонемую девочку пятнадцати, даже четырнадцати лет. «Раз она найдена была на чердаке удавившеюся». В ночь ее самоубийства Свидригайлов видит во сне погубленного им ребенка. Такой же сон приснится Ставрогину в «Бесах», ибо и он тоже надругался над девочкой, и его жертва, как и жертва Свидригайлова, повесилась.
Не была ли эта тема, перешедшая из одной книги в другую с интервалом в пять лет, внушена каким- нибудь глубоким душевным потрясением, каким-нибудь мучительным личным воспоминанием?
Ведь Достоевский до того забылся, что рассказал эту историю в чопорном салоне мадам Корвин- Круковской, и его не остановило присутствие двух юных барышень!
Маленькая Соня, которой тогда было четырнадцать лет, описала этот эпизод в своих воспоминаниях: Достоевский рассказывает сцены из задуманного им романа. Герой романа однажды поутру просыпается в самом благодушном настроении, но вдруг какое-то тяжелое неясное чувство начинает беспокоить его – чувство вины за какой-то давний непростительный проступок. И тогда, пишет Соня: «Вспомнил он, как однажды после разгульной ночи и подзадоренный пьяными товарищами, он изнасиловал десятилетнюю девочку».
Был ли действительно Достоевский извращен в той же степени, что и Свидригайлов, и Ставрогин, или же речь идет всего лишь о подавленной робкой попытке? «Не себя он описывает, – замечает Андре Жид в своем дневнике, – но он мог бы стать тем, кого он описывает, если бы он не оставался самим собой».
Почему бы не допустить, что Достоевский вожделел к ребенку и что этого воображаемого тяжкого греха оказалось достаточно, чтобы отравить ему жизнь? Изнасилование, которое он мог бы совершить, он воскрешает в галлюцинации. Он взваливает этот грех на себя, обвиняет себя, смакует это обвинение и извлекает из него утонченное наслаждение. Он наслаждается циническим самоуничижением перед другим. И перед кем! Перед Тургеневым, которого ненавидит и презирает больше всех на свете!
«…я очень хорошо понимаю, – пишет Достоевский в „Записках из подполья“, – как иногда можно единственно из одного тщеславия наклепать на себя целые преступления, и даже очень хорошо постигаю, какого рода может быть это тщеславие».
Вот в этой фразе, представляется нам, – ключ к разгадке сексуальной проблемы Достоевского.
Часть IV
Глава I
«Подросток»
8 июля 1871 года Достоевские приехали в Петербург. Когда они проезжали мимо собора Святой Троицы, где были обвенчаны, Достоевский обернулся к жене со словами:
«– Что ж, Анечка, ведь мы счастливо прожили эти четыре года за границей… Что-то даст нам петербургская жизнь? Все пред нами в тумане».
После уплаты долгов и путевых расходов у Достоевских оставалось всего несколько рублей. Кроме того, вся посуда и кухонная утварь, хранившаяся у одной старой девы, пропали после ее смерти. Шубы, сданные в залог, из-за неуплаты процентов были проданы. Всю библиотеку Достоевского распродал его пасынок Павел, вечно нуждавшийся в деньгах.
В первые же дни после возвращения Достоевских многочисленные родственники навещают Федора Михайловича. Поток гостей неиссякаем и нет конца поцелуям, бессвязной болтовне, обмену новостями. Пасынок Павел женился, его жена очаровательна. Старший сын Эмилии Федоровны, вдовы Михаила, известный пианист, второй сын – служащий банка, дочь – стенографистка…
Непрерывные визиты утомляют Анну Григорьевну. «Я почувствовала себя дурно накануне, – рассказывает она. – Федор Михайлович весь день и всю ночь молился о благополучном исходе». 16 июля она произвела на свет мальчика, которого в честь отца назвали Федором.
В конце июля Достоевский поехал в Москву для переговоров с редакцией «Русского вестника». В Петербурге семья поселилась в квартире на Серпуховской улице. Достоевский надеялся обрести здесь хотя бы относительный покой и продолжить работу. Увы! Какая-то газета оповестила публику, что после долгого пребывания за границей известный писатель Достоевский возвратился в Россию.
Кредиторы только этого и ждали. Некий Гинтерштейн, самый настойчивый из кредиторов, даже пригрозил Федору Михайловичу долговой тюрьмой.
«– Вот вы талантливый русский литератор, – говорил он, – а я только маленький немецкий купец, и я хочу вам показать, что
Тут Анна Григорьевна встала на защиту мужа. Она заявила этому ужасному Гинтерштейну, что Федор Михайлович согласен на заключение в долговой тюрьме: он останется там до истечения срока долга и будет
