историю, где на каждом шагу спотыкаешься о трупы. Да еще Гонкур в своем «Дневнике» исходил желчью: «Роман, подобный „Человеку-зверю“, роман из тех, какие сочиняет теперь Золя, где все от начала выдумка, воображение, неправда, где живые существа представляют собой чистейшие и грязные продукты выделения его мозга, роман, в котором нет ни на грош ни знания, ни подлинной человечности, сегодня не представляет для меня никакого интереса. Меня интересует лишь такой роман, где за напечатанными строками проступают, если можно так выразиться, существа из плоти и крови, где в большей или меньшей степени чувствуется память о прожитой жизни».[206] Интересно, что столь яростная обвинительная речь нисколько не помешала тому же Гонкуру на следующий день написать Золя елейное письмо: «Я могу лишь повторить те комплименты, которыми все осыпают вас за мощь ваших созданий, за описание удивительных миров, в которых они действуют, за поэзию, которую вы умеете извлекать из вещей, за все те великие и прекрасные достоинства воображения, благодаря которым вы стали самым любимым автором у читателей».[207]

И в самом деле, читатели, словно изголодавшись, буквально набросились на это кровавое сочинение. Продажи росли на глазах. Александрина и Жанна, каждая со своей стороны, ликовали. Золя, которого наперебой поздравляли жена и любовница, немного стыдился своей двойной удачи. Превосходный муж и примерный любовник, он ел из двух кормушек мужского счастья. Но сколько же времени может продолжаться такое мирное блаженство чувств?

Рассчитывая на большие доходы от продажи книги, Александрина решила, что семье Золя пора бы перебраться из своей парижской квартиры в трехэтажный особняк под номером 21-бис на Брюссельской улице. Муж не возражал: это новое жилье ему хотелось превратить в святилище, достойное его славы. И ничто не казалось ему слишком дорогим для того, чтобы обставить и украсить свой дом. Он заплатил три тысячи франков за роспись стен и входных дверей: композицию из двадцати шести панно в готическом стиле с изображением сцен из Нового Завета на золотом фоне. Из дорогих вещей он приобрел: решетку клироса из кованого железа, которую установил в своей спальне (тысяча шестьсот пятнадцать франков); резной деревянный алтарь, украшенный религиозными сюжетами, с двумя статуями святых по бокам, у каждого в руке Евангелие (тысяча триста тридцать франков); резную скамью церковного старосты – трехместную, орехового дерева, в готическом стиле с цветочным узором (шестьсот шестьдесят шесть франков); старинные витражи (четыреста пять франков); красную бархатную завесу для камина с вышитыми фигурами святых (двести сорок пять франков); портшез… Кроме того, он накупил средневековых вышивок, индийских и бирманских статуэток, чаш, дароносиц, приобрел распятие слоновой кости и огромные четки…

Несмотря на то что Золя был агностиком, ему нравилось окружать себя предметами культа. Укрывшись среди всего этого безобразного и дорогостоящего хлама, он, человек науки, чувствовал, что подпадает под непреодолимое очарование порицаемого им благочестия. Называя себя материалистом, не переставал прислушиваться к шепоту запредельного. Мысль о смерти неотступно преследовала его в грезах наяву. Подумать только, академики именуют себя «бессмертными»! Какая дерзость, какая самоуверенность!

Случившаяся в это самое время кончина Эмиля Ожье еще больше расшевелила академические притязания Золя. На освободившееся кресло претендовали тринадцать писателей, как же было не использовать случай! Первого мая 1890 года, после семи туров голосования, в ходе которого Эмиль ни разу не набирал больше четырех голосов, выборы были отложены. Не одержал победы не только Золя – вообще ни один из кандидатов не получил абсолютного большинства голосов. В следующий раз, 11 декабря, Золя снова не добился успеха, и вожделенное кресло занял Шарль Фрейсине.

Повторяющиеся неудачи не способны были поколебать его решимость. Как бы там ни было, он станет выставлять свою кандидатуру столько раз, сколько потребуется, чтобы во имя торжествующего натурализма заставить распахнуться перед ним двери величественной ассамблеи.

На счастье Золя, вскоре освободилось еще одно кресло. «Смерть Фейе даст мне возможность снова выставить свою кандидатуру в Академию, но и на этот раз у меня нет никакой надежды»,[208] – пишет Золя Полю Алексису. Обоснованное подозрение: на этот раз в беспощадном состязании его победил Пьер Лоти. Зато – словно бы в вознаграждение и утешение за понесенную от академиков обиду – Золя избирают председателем Общества литераторов. И он видит в этом знак, побуждающий к продолжению: надо все-таки добиться официального признания! Стоять на своем, пока не сделают «бессмертным»! Однако, несмотря на такое упорство во всем, что касалось Академии, и несмотря на уговоры группы молодежи, Золя отказывается выдвинуть свою кандидатуру на пост депутата. «Депутатский мандат – одна из самых тяжелых вещей, какие мне известны, если не хочешь быть депутатом-бездельником, – пишет он Ноэлю Клеман-Жанену. – И поскольку я человек совестливый и трудолюбивый, я предпочитаю, прежде всего прочего, работать над завершением моего труда».[209]

В самом деле, постоянно возрастающие цифры продаж книг свидетельствуют о безусловном признании читателем и стимулируют писателя, потому Золя тут не был оригинален: книги, в последнее время особенно, раскупались, как горячие пирожки, а это, в свою очередь, вызывало желание замкнуться в литературе. У Эмиля с избытком хватало средств на то, чтобы содержать две семьи. Будучи полностью защищен от финансовых проблем, он думал, что избрание во Французскую академию, узаконив успех его сочинений, могло бы привлечь к нему еще больше читателей. «Мы принадлежим к той породе, для которой Париж всегда будет стоить мессы»,[210] – заявил он однажды, оправдывая свое упорное желание облачиться в зеленый фрак. Впрочем… впрочем, торопиться ему некуда. Он уверен в том, что его черед настанет, если только он будет все так же упорно трудиться, сочиняя свои романы.

«Человек-зверь» стал семнадцатым томом цикла «Ругон-Маккары». В соответствии с первоначальным планом Золя оставалось написать еще три книги. Он не хотел переходить за двадцать томов, чувствовал порой, что устал, выдохся. Его перо бежало слишком быстро. Иногда ему казалось, будто стиль у него слишком небрежный, неточный, но исправлять написанное не хватало терпения. Как можно не повторять одни и те же фразы, одни и те же мысли, когда написано так много? Шестого марта 1889 года он жалуется на усталость Гюисмансу: «Вся лень, которую я подавлял, распустилась пышным цветом. Мне достаточно было бы сделать крошечное усилие, чтобы больше никогда не прикасаться к перу. На меня нашло безразличие, ощущение, что не стоит стараться!» А чуть позже пишет Жюлю Леметру: «Да, несомненно, я начинаю уставать от своего цикла, но пусть это останется между нами. Мне необходимо его закончить, не слишком изменяя методы работы. А после этого я посмотрю, не слишком ли стал стар и не боюсь ли упреков в том, что изменил взгляды».[211]

Никогда и никому в подобном не признаваясь, Золя считал себя единственным, кто может сравниться с Бальзаком. Для того чтобы достроить здание «Ругон-Маккаров», он должен по примеру своего великого предшественника дополнить цикл беспощадным исследованием финансовой среды. И вот, едва оторвавшись от «Человека-зверя», он с головой уходит в «Деньги». Для начала, в полном соответствии с раз и навсегда выработанными им для себя правилами, усердно занимается «полезным» чтением, консультируется у экспертов по вопросам анонимных обществ, промышленного развития, приращения капитала, рискованных спекуляций, банковских операций. Эмиль встречается с биржевыми маклерами, бывает на Бирже, наспех делает пометки, потом записывает в «набросках»: «Хотелось бы, чтобы этот роман не вызывал отвращения к жизни (пессимизма). Жизнь тут должна быть такая, как она есть, но, несмотря ни на что, приемлемая ради любви к ней самой, к ее силе. Одним словом, я бы хотел, чтобы новая книга вышла из всего цикла „Ругон- Маккары“».

В этом согласии с жизнью «как она есть» проявляется желание Золя быть счастливым вопреки всему, что бы ни случилось. Если же говорить о чувствах, то это отношение к жизни было вызвано его связью с Жанной и распространялось на эту связь, благотворную, по его мнению, несмотря на раскаяние и страх, что все выплывет наружу. Благодаря юной возлюбленной у Эмиля вновь пробудился молодой аппетит, он готов был накинуться на все, что предлагала ему жизнь, пусть даже плоды ее окажутся горькими. Может быть, он даже забросит сочинительство, чтобы посвятить Жанне все свое время? Нет, до этого пока еще не дошло!

С первых же строк «Деньги» его захватили. В этом романе писатель противопоставляет доманиальное, неподвижное, прочное богатство, закрепившееся на своих землях, своих камнях, современному, переменчивому, быстрому, непрочному богатству, нажитому благодаря спекуляции. Кругооборот денег, переходящих из рук в руки, конечно, способствует развитию торговли и промышленности, но также и

Вы читаете Эмиль Золя
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату