коров. Она поднесла ему сгущенного кипяченого молока с медом; он выпил, и еда показалась ему восхитительной на вкус. И не только это — он обнаружил, что молоко значительно повысило его здоровье и энергию, благодаря чему он сумел добиться большого прогресса в практике медитации. То же самое произошло и с великим тибетским йогином Миларепой. В первый же раз, когда он вышел к людям и получил хорошо приготовленную пищу, он обнаружил, что еда сообщила ему новую силу, и теперь ему можно медитировать как следует.
Затем Будда огляделся вокруг, чтобы найти удобное место для сидения, ибо он решил, что камень слишком жесток для того, чтобы на нем сидеть, и сидение на нем чересчур болезненно. Какой-то крестьянин дал ему охапку травы куша; Будда расстелил ее под деревом в Боддхагайе и сел в этом месте. Он открыл, что попытки добиться чего-то силой не дают результата; фактически, он впервые согласился с тем, что в действительности ему нечего достигать. Он полностью отказался от всякого честолюбия; у него было питье, было место для сидения, и он устроился возможно более удобно. В ту же самую ночь он, наконец, достиг самбоддхи, состояния полного пробуждения. Но этого оказалось недостаточно, он преодолел не все преграды. Его скрытые опасения и искушения, его желания, последние путы 'я' — все они пришли к нему в форме Мары — владыки зла. Сначала Мара послал соблазнить его своих прекрасных дочерей, но безуспешно. Затем нахлынули его свирепые полчища: то была последняя тактика 'я'. Однако, Будда уже достиг состояния майтри — любящей доброты. Иными словами, он не был просто сострадательным человеком в том смысле, чтобы смотреть на Мару, как на глупца, — ибо ведь Мара был его собственной проекцией, но достиг состояния непротивления, ненасилия, в котором отождествил себя с Марой. Писания утверждают, что каждая стрела Мары превращалась в дождь цветов, падавших на Будду. В конце концов 'я' подчинилось; Будда достиг состояния пробужденного ума. Пожалуй, мы сами могли бы иметь такое переживание в виде краткого проблеска ясности и мира, открытости ума; но, повторяю, этого недостаточно. Нам необходимо научиться претворять его в действие, использовать в виде центра, от которого мы могли бы отправляться далее. Следует создать вокруг себя такую обстановку, когда нет нужды говорить: 'Я — пробужденный человек'. А если кому-то нужно повторять подобные слова и как-то демонстрировать этот факт, тогда такой человек не является пробужденным.
Затем в течение почти семи недель Будда странствовал. В некотором смысле, он просто оставался в уединении; вообще можно сказать, что он был весьма одиноким человеком, ибо оставался единственным, кто увидел нечто, кто чего-то достиг. Он узнал некоторые ответы на вопросы о том, как вести себя в жизни, как найти истинный смысл в мире сансары, его сущность. Но он еще не вполне понимал, как передать свое знание, — и почти был склонен к тому, чтобы не говорить ничего. В одной из сутр есть гатха — короткое стихотворение, содержащее его собственные слова: 'Глубокий, безграничный мир — таково найденное мною учение. Но никто не сможет понять его; поэтому останусь безмолвным в джунглях'. Однако, затем восторжествовало истинное и высочайшее сострадание, и он увидел, что будет способен создавать правильную обстановку. До самой последней минуты он продолжал чувствовать желание учить: поскольку он достиг чего-то, он понимал, что должен спасти мир, если вообще можно употреблять такое выражение. Но ему пришлось отбросить эту мысль о спасении всех живых существ. И в то самое мгновение, когда он решил оставить мир и вернуться в джунгли, в нем пробудилось подлинное безличное сострадание. Он более не ощущал себя учителем, больше не думал о том, что ему надо спасать людей; какая бы ситуация ни возникала перед ним, он действовал в ней спонтанно.
Он проповедовал и учил еще более сорока лет и провел остаток жизни в странствиях от одного конца Индии до другого ее конца. Он не ездил на слонах, на лошадях или на колесницах, а исходил всю Индию просто босиком. Думаю, что если бы кто-то из нас увидел его или услышал, как он говорит, это не показалось бы похожим на знакомые для нас лекции. Здесь просто велась беседа. И важными были не сами слова, а созданная Буддой общая обстановка; не потому, что он достиг высокой духовной силы и с ее помощью господствовал над всеми окружающими: просто он говорил правду, подлинную правду — совершенно так же, как мог бы ее говорить любой из нас. Поэтому учение усваивалось еще до того, как он открывал рот. Вот почему мы читаем в сутрах, что его беседы посещали божества, асуры и люди всех родов из разных частей Индии; все видели его, встречались с ним — и все могли его понять. Им не нужно было задавать вопросы; они получали ответ автоматически. То был удивительный пример общения. Будда никогда не провозглашал себя воплощением Бога, или каким-либо божественным существом. Он был всего лишь простым человеком, который прошел через некоторые обстоятельства и достиг состояния пробужденного ума. Иметь такое переживание можно, — по крайней мере, частично, — и каждому из нас.
На этом примере мы видим, что одна речь не является единственным методом общения. Общение существует еще до того, как мы сказали что-нибудь; оно есть, если вы даже сказали только: 'Здравствуйте!' или 'Как поживаете?'. Общение каким-то образом продолжается и после того, как мы кончили говорить. Весь разговор следует вести очень искусно; в разговоре надо быть правдивым и не быть эгоцентричным. Тогда отсутствует понятие двойственности, тогда устанавливается правильный порядок беседы. Он достигается лишь благодаря тому, что мы сами ощущаем стремление установить его, а не в силу копирования какого-то чужого примера. Ни аскетизм, ни какой бы то ни было предвзятый образ мыслей не дадут правильного ответа. Нам нужно самим дать первый толчок и не ожидать его от феноменального мира или от других людей. Если мы медитируем, и при этом живем на оживленной улице, мы не сможем остановить движение по ней из-за того лишь, что нам нужны мир и спокойствие. Однако, мы могли бы остановить себя; мы могли бы принять этот шум. Ибо шум также включает в себя безмолвие. Мы должны погрузиться в него, ничего не ожидая извне, как это сделал Будда. И нам нужно принимать любую возникающую ситуацию. Пока мы не уклоняемся от нее, она всегда представится в виде некоторого средства; и мы можем воспользоваться этим средством. Как сказано в Писаниях: 'Дхарма хороша в начале, дхарма хороша в середине, дхарма хороша в конце'. Иными словами, дхарма никогда не бывает устаревшей, поскольку в основе своей обстановка всегда одна и та же.
Глава 2. Удобряющий опыт и поле боддхи
Как же породить боддхи? Как породить состояние пробужденного ума? Когда вы не знаете, как начинать, всегда существует большая неуверенность; а, к тому же, вы как будто непрестанно увлечены потоком жизни. Постоянно возникает и продолжается давление мыслей, их отклонение; возникают также всевозможные желания. Если говорить о среднем человеке, то кажется, что ему никогда и не представится случай подумать о пробуждении боддхи, разве только он, может быть, прочел какую-нибудь книжку по данному вопросу и пожелал вести дисциплинированный образ жизни; но даже тогда у него, по-видимому, нет никакой возможности, никакого пути для начала. Люди склонны приводить очень резкое различие между духовной жизнью и жизнью повседневной. Они наклеивают на человека ярлык 'мирского' или 'духовного' и обычно создают быстрое и жесткое разделение между обоими понятиями. Поэтому если кто-то говорит о 'медитации', 'осознании', 'понимании', тогда обычный человек, никогда не слыхавший о подобных вещах, очевидно, не поймет, о чем тут идет речь, даже не ощутит достаточного интереса, чтобы как следует слушать. И, вследствие этого разделения, он сочтет почти невозможным сделать следующий шаг, а потому никогда не сможет установить подлинного общения этим особым способом ни с самим собою, ни с другими. Учения, наставления, мистическая литература — все они могут быть весьма глубокими; но он как-то никогда не способен проникнуть внутрь, в самую их суть; таким образом, он снова оказывается в тупике. Итак, человек или имеет 'духовные наклонности', или представляет собой 'мирскую личность'; тогда не видно, как можно построить мост через эту пропасть. Я полагаю, что здесь лежит одно из величайших препятствий на пути рождения боддхи. Случается также, что люди, вступившие на путь, испытывают сомнения и хотят узнать, не лучше ли уйти с него. Возможно, при этом они думают, что будут более счастливы, если бросят все дело и останутся просто агностиками.
Итак, существует нечто, не вполне текучее; существуют также препятствия для передачи одной вещи кому-то другому; и это мешает нам породить боддхи. Поэтому нам следует изучить данную проблему. Надо дать заурядному человеку какой-то ключ, какой-то способ выяснения истины, какую-то концепцию, которую он сумеет понять, и которая все-таки будет связана с его жизнью, будет оставаться частью этой жизни.
