Психология установки

пределы и проводить исследование вне их. Со­гласно этому, языкознание должно считаться совершенно не­зависимой наукой.

2.

Однако теперь возникает вопрос: что такое эта внутрен­няя форма? Что подразумевает Гумбольдт, когда говорит о ней? Интерпретатор Гумбольдта, известный Штейнталь ост­ роумно замечает: «Для Гумбольдта внутренняя форма язы­ка является ребенком, рожденным для высокого назначения, но в его руках оставшимся навсегда слабым». И действитель­но, мы видим, что хотя внутренней форме языка Гумбольдт отводит большую роль (по его мнению, это она определяет независимость языковой действительности), однако, в кон­це концов, ему все же не удается ясно раскрыть содержание этого понятия. Можно сказать, что вопрос внутренней фор­мы языка и поныне остается в ряду неразрешенных вопросов.

Так что же такое внутренняя форма языка? В первую оче­редь необходимо принять во внимание взгляд самого Гум­больдта. Правда, как отмечает и Штейнталь, Гумбольдту трудно «определить, теоретически фиксировать и отграни­чить» это понятие, однако это не означает, что относительно

этого последнего он не сказал ничего определенного. Наобо­рот, наблюдения Гумбольдта относительно внутренней фор­мы языка, в особенности в отношении ее функции, ее места, ее структуры, безусловно, заслуживают большого внимания, и мы не думаем, чтобы, не приняв их во внимание, было бы возможно постижение настоящего содержания этого поня­тия. Несмотря на это, ясного и четкого определения этого понятия, такого, которое бы достаточно учитывало все то, что отмечено самим Гумбольдтом относительно внутренней формы языка, у него все же нет.

Всякий язык состоит из огромного количества элементов, из отдельных слов и частиц, так же как из множества правил их соединения и употребления. Но, несмотря на эту много­образную пестроту, он все же является единым целым, еди­ным нерасчлененным живым организмом. Язык — не пред­мет, не простой продукт (εργα); он больше сила (

ενεργεια), полностью индивидуальное стремление, с помощью которо­го та или иная нация придает языковую реальность мысли и чувству. Мы не можем схватить это стремление в нерасчлененном, целом виде — оно проявляется лишь в отдельных ре­ зультатах своей активности, — и, наблюдая эти результаты, мы видим, что в случае отдельного языка оно всегда действу­ет своеобразно и в этом действии всегда соблюдено какое-то однообразие, какая-та однородность. В этом однообразии работы языковой энергии Гумбольдт видит

форму языка

.

Таким образом, согласно Гумбольдту, формой языка во­обще можно назвать все то, в чем виден целостный характер того или иного языка. Она, в первую очередь, может быть на­блюдаема извне: она может быть представлена наглядно, на­пример в виде грамматических форм — фонетической, мор­фологической и синтаксической. В этом случае мы имеем дело с

внешними формами

языка, сформировавшимися в зву­ке, или, просто, с звуковыми формами.

Однако существует также внутренняя форма языка, кото­рая не представлена наглядно, не проявлена вовне, не имеет звукового состава, но сама лежит в основе таких, проявлен­ных вовне, форм, сама определяет их. Правда, мы не можем

«допустить существование внутренней формы там, где ей не соответствует никакая фонетическая форма» (Штейнталь). Одпако это не означает, что «внутренняя форма» имеет свою твердую, неизменную «внешность», «что каждая внутренняя форма имеет свое

особое

выражение», «это может быть звук, но может быть и его прекращение или временное отсутствие, может быть лишь качество или сила звука, может быть гото­вая морфологическая форма, может быть простой порядок таких форм...». Форма не является выраженной вовне фор­мой, звуковой формой; она больше является тем, что должно считаться основой этой внешней формы, что находится за ней или в ней самой, но не имеет звукового построения, не по­строено из звукового материала[53].

Дело в том, что материал языка, согласно Гумбольдту, со­ставляет не только звук. Он считает, что материалом языка является, с одной стороны, звук вообще, а с другой — един­ство чувственных впечатлений и самодействующих движе­ний духа, которые предшествуют составлению понятия с по­мощью языка. Если звук должен подразумеваться в ряду яв­лений внешней природы, то относительно чувственных впечатлений и самодействующего движения духа этого сказать нельзя: здесь мы, конечно, имеем дело с явлениями внут­ренней природы. Если внешняя форма языка связана с поня­тием звука, то естественно было бы думать, что понятие внут­ренней формы должно иметь что-то общее с чувственными впечатлениями и действием духа. Разумеется, это не означа­ет, что внутренняя форма является формой этих чувствен­ных впечатлений и действия духа. Нет, она так же не может считаться формой их самих, как и не считается чувственно данной формой звуков.

Для понимания настоящей мысли Гумбольдта было бы более уместно, если бы мы предусмотрели процесс возникно­вения слова так, как он сам его представляет. Гумбольдт под­черкивает, что слово никогда не является эквивалентом самого предмета, данного чувственно, что оно больше явля

ется эквивалентом того, как отражает (

auffasst) его субъект. Тогда путь возникновения слова мы должны представить себе так: когда субъект противопоставляется действительно­сти, в нем — в случае поисков словесного выражения — воз­никают два процесса, которые, правда, в действительности являются не отдельными, независимыми друг от друга, вы­деленными процессами, а единым процессом языкового творчества, однако для научного анализа выглядят все же как отдельные процессы. Одним процессом является настоящий, чистый, внутренний процесс — процесс

отражения, освоения

объекта, подлежащего наименованию. Следовательно, он должен считаться «интеллектуальной частью языка» (Гум­больдт), который в результате дает

понятие

подлежащего объекта: «язык выражает не сами предметы, а понятия отно­сительно их, созданные духом в процессе становления язы­ка», — говорит Гумбольдт (с. 356). Этот процесс не является независимым процессом. Он протекает совместно с другим процессом, как бы его другая сторона: он «предуготовляет ему своеобразное духовное отражение предмета», а имен­но — наименованное понятие. Второй же процесс — процесс, направленный вовне, — протекает на основе звукового ма­териала и проявляется в оформлении этого материала, т. е. в создании соответствующего слова.

Таков, в представлении Гумбольдта, процесс языкового творчества. Как видим, он — единый цельный процесс, но со­держит два потока, протекающих одновременно и вместе, один из которых отражает предмет в понятии и предуготов­ляет его второму процессу; второй же, со своей стороны, для предуготовления первому производит оформление звуково­го материала. Первый из этих процессов — внутренний про­цесс, а второй проявляется в оформлении звуков и, следова­тельно, является внешним процессом: первый дает языку внутренние формы, второй создает его внешние формы.

Таким образом, мы видим, что для Гумбольдта внутрен­няя форма языка является «интеллектуальной частью» язы­ка, духовным отражением объекта, его понятием, следова­тельно, представляет собой определенное логическое содер­жание, которое процесс языкового творчества «выставляет навстречу слову» (

dem

Wort

entgegen

bildet).

Однако может ли интеллектуальная часть языка, понятие, выполнить ту роль, которую Гумбольдт с самого же начала отводит понятию внутренней формы языка? Если звуковые формы, которыми характеризуется тот или иной язык, зако­номерности, представленные в них, определяются внутрен­ней формой эгого языка, а эта последняя является

интеллек­ туальным содержанием

, то очевидно, что для объяснения этих закономерностей языкознанию придется выйти за пре­делы языка и изучать интеллектуальное содержание. Ему придется взяться за дело тех наук, сферу исследования кото­рых составляют эти интеллектуальные процессы и факты; словом, языкознание будет вынуждено для выполнения сво­его дела проникнуть в сферу психологии и логики и исполь­зовать их понятия и методы. Безусловно, напрасно было бы говорить о независимости такого языкознания. Следователь­но, понятие внутренней формы у Гумбольдта, поскольку оно является «интеллектуальным» понятием языка, совершенно не может выполнить ту роль, для которой