Найл был так опустошен, что не стал ничего спрашивать.
Теперь все стало понятно. Найл кивнул.
Она вышла из каземата, задвинув снаружи засов.
Прошло минут десять. Все это время Найл лежал, апатично слушая, как бьется сердце, с каждым ударом будто унося каплю энергии.
Вернулась Умайя с продолговатой коробкой, которую поставила в ногах койки. Вскоре камера наполнилась знакомым йодистым запахом озерной травы.
Откинув одеяло, девушка начала расстегивать на Найле тунику. Предстоящая процедура была понятна; Найл со вздохом облегчения сел, давая Умайе снять тунику снизу.
Раздев его донага, из коробки она достала сплетенную из водорослей циновку, расстелив ее на Найле вроде тюфячка. От холодной циновки знобило, но отток энергии разом пресекся, словно кто-то закрутил кран.
Найл слышал, как девушка с легким шелестом снимает платье, после чего ощутил на себе ее вес. Умайя пристроилась, подложив под себя руки, а правой щекой прижавшись к его лицу; прядка ее каштановых волос попала Найлу в рот. За несколько минут циновка понемногу нагрелась. Едва это произошло, как последовал приток энергии — процедура неброская и действенная, вроде переливания крови. Найл медленно дышал, чувствуя, как силы начинают возрождаться.
Напрасно он побаивался, что граддикс станет похищать поступающую энергию — с таким же успехом можно отпивать от струи, льющейся в чужой рот.
Как и тогда с Чарис, этот искристый энергообмен был неизъяснимо приятен, увлекая в некое подобие водоворота. Они перестали существовать порознь и слились воедино, сделавшись отчасти мужчиной, отчасти женщиной. Вместе с этим воедино слились и их истории жизни — во всех подробностях, как будто они, тайно уединясь, несколько дней кряду посвящали друг друга в свои личные дела. Но в каком-то смысле их размежеванность не нарушалась: Умайя лишь исцеляла страждущего, а не отдавалась ему как женщина.
Четверть часа, и Найл уже чувствовал себя так, будто как следует выспался и отдохнул: хоть сейчас набрасывай за плечи суму и отправляйся в путь-дорогу. Девушка слезла с циновки и теперь одевалась. Чувствовалось, что мужская сущность подзарядила Умайю так же, как его самого заставила воспрянуть ее женская энергия. Глядя открыто, как она натягивает платье, Найл восторгался стройной фигурой — бюстом, ягодицами, — не испытывая при этом того, что именуется словом «эротика» (какое, скажите, чувство испытывает больной к сестре милосердия, меняющей бинты?).
Тут он как будто спохватился.
Вчитавшись в мысли Умайи, Найл понял, что это просто входит в круг ее повседневных обязанностей.
Что это за человек, не надо было и спрашивать: разумеется, Друско — бригадир, вкусивший плетей зато, что не справился с производственной задачей.
Улыбнувшись напоследок, Умайя вышла, не забыв запереть за собой дверь.
Найл между тем до странности растревожился. Не давала покоя мысль, пока еще толком не оформившаяся в сознании.
Теперь, когда он более-менее оклемался, темница казалась просто непереносимой: холодная, сырая, изо всех щелей сквозняк. Может, Маг потому и позволил Умайе восстановить узнику энергию, чтоб ему здесь было вдвойне худо? Но по крайней мере теперь хватало сил опять задуматься о побеге.
Первым вариантом была Умайя. А впрочем, хотя физический контакт и дал понять, что девушка к нему неравнодушна, против Мага она не пойдет: боится.
Думая о ней, Найл неожиданно обнаружил, что их умы по-прежнему в контакте. Умайя сейчас, пройдя два лестничных пролета, направляется в караульную — там у них с отцом две жилые комнатки. С небольшим усилием Найл сумел проследить, как она, закрыв за собой дверь, ставит коробку с водорослями в стенной шкаф и запирает его на ключ, а ключ вешает на специальную доску у двери. Если вглядеться, то в караульной видны и настенные часы; на них сейчас половина шестого.
Кстати, в городе пауков сейчас начинает смеркаться — мать вполне может думать о том, чтобы выйти на контакт. Подумав об этом, Найл повернулся на спину, закрыл глаза — и тотчас ощутил ее присутствие (совпадение, кстати, его не удивило: когда ум начеку, такое случается довольно часто).
Состояние сына она, находясь в его уме, оценила с ходу.
Договорить он не успел: прервалась связь.
Вот те раз. Непонятно, что и думать. Бывало, контакт с матерью ослабевал из-за недостаточной энергии связи, но это явно не тот случай: голос у матери был внятен и чист.
Первой мыслью было восстановить контакт. Но некий инстинкт велел не делать этого.
Что она имела в виду насчет осторожности? Кого надо остерегаться? Умайю? Почему именно ее?
Найл все больше проникался уверенностью, что контакт прервала сама мать. Но зачем?
Он мысленно воссоздал их диалог. На его слова, что Умайя дала энергию, мать ответила, что чувствует ее присутствие. И, высказав предостережение, прервала связь.
И тут он понял.
Ощутив внутри сына чужое присутствие, она сделала вывод, что Умайя теперь может читать его мысли.
А если это по силам ей, то уж Магу и подавно. Ведь он, подобно Смертоносцу-Повелителю, имеет доступ к умам всех своих подданных.
Вот почему Маг разрешает девушке обмениваться энергией с узниками вроде Найла или того же Друско. Таким образом он получает доступ к их потаенным мыслям.
Умайя, сама того не ведая, служит телепатическим связующим звеном между тюрьмой и Магом.
Найл чертыхнулся, осознав допущенную оплошность. Но в то же время испытал и некоторое облегчение: последствия могли быть куда более серьезными. Не заподозри мать опасность, Маг бы в итоге прознал о кристальном шаре. Ведь буквально за минуту до контакта с матерью Найл собирался думать о побеге. А в этих размышлениях неминуемо фигурировали бы и семья троллей, и кристальный шар.
Вспомнилось, как он спрашивал троллей, брать ли шар в Страну Призраков, и мудрый старик сказал: «Если шар попадет в руки к деспоту, тот сделается неодолимым».
Однако успокаиваться было рано. Теперь очевидно, почему мать оборвала связь: ее тревожило, что у Мага есть прямой доступ к уму сына. И не исключено, что он мог подслушивать их разговор. И выведывать потаенные мысли Найла.
К счастью, ее страх был в данном случае необоснован. Прямого доступа к его уму Маг не имел. Проведя полгода в паучьем окружении, Найл научился мгновенно распознавать, когда кто-то украдкой пытался проникнуть в его ум.
